Под знаком черного лебедя. Дэвид Митчелл
калитка и оттуда возникла бабка с кислым лицом времен черно-белого кино. Она просто так стояла и смотрела на меня.
У меня струя пересохла.
– Боже мой! Извините!
Я застегнулся, бормоча извинения, – сейчас меня с землей смешают. Если бы моя мама застала мальчишку, писающего на нашу изгородь, она бы с него кожу содрала заживо, а тело пустила бы на компост. Любого мальчишку, включая меня.
– Я не знал… не знал, что тут кто-то живет.
Кисломордая бабка продолжала на меня пялиться.
Мои штаны пестрели брызгами мочи.
– Мы с братом родились в этом доме, – сказала наконец бабка. Шея у нее была дряблая и морщинистая, как у ящерицы. – И не собираемся никуда переезжать.
– О… хорошо… – Я все еще не был уверен – вдруг она сейчас откроет огонь.
– Какие вы, юнцы, шумные!
– Извините…
– Очень неосторожно с вашей стороны было разбудить моего брата.
У меня от ужаса склеился рот.
– Там было много народу, не только я. Честное слово.
– В иные дни мой брат любит юнцов. – Бабка смотрела не мигая. – Но в такие дни, как сегодня, они его приводят в ярость, о да.
– Простите, мне очень жаль, я уже сказал.
– Ты еще пожалеешь, если мой брат до тебя доберется, – с видимым отвращением произнесла она.
Тихие звуки стали чрезмерно громкими, а обычно громких звуков стало совсем не слышно.
– А он… э… где-то здесь? Сейчас? Ваш брат, то есть?
– Его комната осталась точно в том же виде.
– Он что, болен?
Она как будто не слышала.
– Мне пора домой.
– Ты еще пожалеешь, еще как пожалеешь, – она обильно сплюнула, как делают старики, чтобы слюна не текла изо рта, – когда лед треснет.
– Лед? На озере? Он крепкий как не знаю что.
– Вы всегда так говорите. Ральф Бредон так говорил.
– Кто это?
– Ральф Бредон. Мальчишка мясника.
Что-то тут было очень не так.
– Мне правда нужно домой.
Обед в доме по адресу «дом 9, улица Кингфишер-Медоуз, Лужок Черного Лебедя, графство Вустершир» состоял из хрустящих-блинчиков-с-ветчиной-и-сыром марки «Финдус», жареной рифленой картошки и брюссельской капусты. Брюссельская капуста на вкус как свежая блевотина, но мама сказала, что я должен съесть пять штук, а то не видать мне карамельного пудинга «Ангельский восторг». Мама говорит, что не потерпит подросткового бунта за обеденным столом. Еще перед Рождеством я спросил, какое отношение к подростковому бунту имеет то, что я не люблю брюссельскую капусту. Мама велела мне перестать строить из себя «умника-отличника». Мне бы заткнуться, но я обратил ее внимание на то, что папа никогда не заставляет ее есть дыню (которую она ненавидит), а она не заставляет папу есть чеснок (который ненавидит он). Она взбесилась и отправила меня в мою комнату. А когда папа пришел с работы, то еще и прочитал мне лекцию про наглость.
И