Я прошу прощения. Анна Демидова
спросила я, расставляя тарелки.
– Три плановых операций, все живы. Это не самый плохой результат в моей работе, – ответил доктор, на ходу отворачивая рукава рубашки, чтобы помыть руки – Как тебе цветы?
– Спасибо, неожиданно, но спасибо.
– Я подумал, что тебе надо поднять настроение.
– Бодя, а как ты думаешь, как ему там? – спросила я ни с того ни с сего.
Просто спросила, потому что захотела. Богдан поморщился – то ли от холодной воды в кране, то ли я царапнула наждачкой его душу. Черт, совсем забыла, что он тоже страдает – он брата потерял! Мужчина выключил воду и сел за стол напротив меня.
– Я понятия не имею, существует ли это «там». Знаешь, я оперирую людей, и, как у каждого врача, у меня есть свое «кладбище». Мне бы хотелось думать, что это просто переход в другой мир, а не печальный конец всему.
– А я думаю, что мы перерождаемся внутри рода. Значит, чисто теоретически Климентий может у тебя и твоей жены родиться…
– Интересная теория, в любом случае – мы с тобой оба отрицаем возможность продолжить свое существование в качестве перегноя.
– Приятного аппетита, Бодя.
Мы продолжили трапезу милой беседой о погоде – март никак не хотел признавать того, что он уже весна. «Будете продлевать?» – спросила Небесная канцелярия и запустила четвертый месяц зимы.
– Как ты себя чувствуешь, кстати? – спросил деверь, пока я ставила чайник.
– Нормально, только сон был какой-то тяжелый.
– Медикаментозный.
– Мне Климентий снился, – о подробностях сновидения я умышленно решила умолчать. – А тебе он снится?
– Нет, – резко ответил Богдан. – Мне покойники вообще не снятся никогда.
– Климентий – не покойник, он всегда живет в наших сердцах, – ответила я и разлила чай по чашкам из черного стекла.
Что за пристрастие к черному цвету у этого врача? Может, и вправду грязи не видно?
Бодя сделал глоток обжигающей воды с запахом бергамота и кивнул, подтвердив свое согласие с моей мыслью: необязательно находиться рядом с человеком, чтобы любить его. Необязательно даже, чтобы он был жив.
– А вы дружили сильно? В детстве дрались? – я засыпала друга вопросами, теперь имея доступ к тому, кто знал мою любовь с самого первого его вдоха и шага, – я хотела знать все! Я хотела по крупицам восстановить его жизнь.
– Что сказать, он мой брат. Всегда младший брат.
Как-то сухо. Богдан отвернулся и посмотрел в окно – на суровый, серый, депрессивный март. Ну что я за человек такой? Человек брата потерял, а я ножиком ковыряю зияющую дыру в сердце.
– Тебе больно? – спросила я шепотом и положила свою руку поверх его.
Брат моего погибшего жениха молча кивнул, поднялся и вышел из комнаты. Мне тоже больно. Я где-то читала, что ни одна боль не может длиться вечно и рано или поздно моя тоска превратится в светлые воспоминания. Да, в это трудно поверить, но то, что причиняет адскую боль, сравнимую только с тем, как загоняют иголки под ногти, может однажды стать великим