Багряные скалы. Егор Лосев
назад, полюбовался. Кривовато, но переклеивать он не стал – много чести.
Объявление извещало обо всех видах ремонтных работ, побелке, покраске и шпаклевке. Обращаться следовало к братьям Леви по адресу: улица Ха-Шарон, угол Ха-Пардес или по телефону.
Платили братья Леви не очень щедро, но и на том спасибо. За обклеенную центральную улицу выходило пол лиры. А за прилегающие улочки и переулки еще половина. Какая никакая, а помощь матери.
Работал Дмитрий на автомате: мазок – прилепил, разгладил. Следующий. Специальные доски или тумбы для афиш и объявлений попадались редко, в основном приходилось клеить на столбы, заборы, кое-где на стены домов.
Работа умственных усилий не требовала, так что, помахивая кистью, Дмитрий размышлял о всяком разном.
Сегодня, например, думал о дяде Саше. За тот год, что они прожили в Кфар Сабе, он сблизился всего-то с тремя людьми: с Минькой, с братом его Борисом, да вот со школьным завхозом.
Дмитрий любил сидеть в подсобке, наблюдать, как тот чинит столы, стулья и всякую другую всячину, поломанную неуемными учениками. На запястье играла, словно живая, хитро наколотая татуировка "Саня". Да и поговорить на родном языке приятно.
Завхоз, как оказалось, к еврейству отношения вообще не имел, если не считать пацанов-дружков среди пяти десятков еврейских семей в родной деревне где-то под Пинском. Отец его был русский, мать белоруска. Жила семья в нищете, батрачили на тех, кто богаче.
За год до войны дядя Саша женился, хотели детей завести, да где там, за душой-то ни гроша. Красную армию встретили приветливо. Во-первых, защита от немца. К тому времени потекли уже через их места беженцы, а с ними и слухи тревожные и страшные.
Ну а во-вторых, советские товарищи бедняков не трогали, наоборот, даже назначали на разные должности. Жить при новой власти чуть стало полегче. Правда, всех, кто с запада от немца бежал, да в деревне осел, увезли куда-то. Из зажиточных тоже кое-кого забрали.
В округе затеяли строительство сразу трех военных аэродромов. Деревенским, кто на стройке подрабатывал, платили неплохо. Дядя Саша тоже пошел. Денег немного скопили. Родили, наконец, ребеночка. Окрестили Михасем. Жизнь налаживалась.
Местные продавали бравым военлетам бимбер, сало. Махали в небо юрким краснозвёздным ястребкам, да грозили исподтишка кулаком на запад, суньтесь-ка, рискните.
И сунулись, будь они неладны. Загрохотало под утро, заполыхало сразу с трех сторон. Зазвенели в хатах окна.
До темноты чадили на разбитых аэродромах черные переломанные остовы. Летчики и обслуга повозились еще денек, покопались на пепелищах, разобрались по своим грузовикам и мотоциклеткам, да потянулись на восток, под полными растерянности и обиды взглядами местных.
Повестку дядя Саша еще до войны получил, аккурат на середину августа, а тут какой уж август. Двинул следом за летчиками в Пинск, в военкомат. Потом долго уходили они на восток, то растворяясь в орущих, мычащих, плачущих толпах беженцев, то вновь собираясь вокруг сопровождающего их старшины, еще не солдаты, но уже не гражданские. Справа и слева