Вслед за белыми крыльями. Галина Миронова
у мамы ещё девочка была. Валькой её звали. Только не выжила она, от скарлатины умерла во время войны.
– Как жаль!
– Жаль, да что ж поделаешь? Война проклятая! – обмахивается передником баба Вера. – Так вот, каждый день мама смачивала волосы Адочки крепким луковым настоем. Вскоре они приобрели золотистый оттенок, и она уже не так походила на еврейку. Звать мы стали её не Адочкой, а Ганечкой. Никто из деревни не выдал маму, так и прожила у нас Ганечка до конца войны.
– Вы всё это помните?
– Я тогда крохой была, мне мама рассказала, – вздыхает баба Вера, – а как только война закончилась, Ганечку забрали родственники. Мы ещё долго навещали её в Бобруйске. А когда евреи массово стали уезжать в Израиль, Ганечка вместе с семьёй дяди тоже эмигрировала. Маме евреи выплачивали пособие за то, что спасла еврейского ребёнка, а после её смерти, пособие стали платить мне.
– Какие они молодцы!
– Евреи умеют быть благодарными, – вторила ей баба Вера.
– А ты знаешь, Милечка, – баба Вера заулыбалась и лицо её вмиг просохло от слёз, – а ведь я к Ганечке в гости ездила. Да, в Израиле побывать довелось. Ты не смотри, что я старая забитая женщина, у меня и образование есть, медсестрой проработала всю жизнь в больнице, и свет я повидала. К гробу Господню прикладывалась, по улицам Вечного города ходила. Ганечка возле самого Иерусалима живёт, семья у неё, дети, внуки. Несколько раз приезжала и она сюда, могилкам поклониться, а сейчас старая стала, сил нет, так в прошлом году сын её пожаловал, оградку новую вокруг кладбища еврейского поставил, дорожку плиткой выложил. Я хожу, прибираюсь там, мне не трудно.
***
Умер дед Пята. Утром к Эмилии прибежала баба Вера.
– Я пойду, посижу с покойником, попрощаюсь, а ты, Милечка, позже подтянешься, подсобишь жалобный стол накрыть, там ещё бабы будут, покомандуют.
– Хорошо, – кивнула Эмилия, хлопоча возле печки – а почему его Пятой звали, это фамилия такая?
– О, это давняя история, – баба Вера приостановилась и глаза её озорно заиграли, – он же мой одноклассник, добавила она. Сколько я уже своих ровесников похоронила, не сосчитать, – при этих словах взгляд её притух, но уже в следующее мгновение она с воодушевлением продолжила.
Так вот, звали его не Пята вовсе, а Макар Череда. В классе седьмом это случилось. Застал его отец за прикуриванием цигарки – самодельной папироски, скрученной из табака-самосада. Уже вечерело, и пока родители с работы не пришли, Макар свет выключил, чтобы, значит, никто не увидел, стащил отцовскую цигарку и стоит, курит. Отец идёт, смотрит, света нет, только огонёк мелькает в окне. Он всё и понял. Тихонько пробрался в дом, да как схватит Макара за волосы на затылке, да как закрутит, так клок и выдернул. Досталось тогда ему на баранки, с той поры как семь баб отшептало, папиросы больше в рот не брал до конца жизни. А в школе у нас учитель математики, Василий Петрович, как сейчас помню, большим юмористом