Заметки на полях. Василий Криптонов
прицельно метнул его в Колю. Попал – лучше не придумаешь – корешком прямо в рожу эту дебильную. А пока он охреневал – не столько от удара, сколько от неожиданности, – я сказал:
– Не смей, твою мать, глумиться над чувствами, до которых тебе – как до принципа неопределённости Гейзенберга!
Сказал – и собой загордился. Пусть будущее у нас и дурацкое, но там, благодаря интернету, даже первоклашкам, по-моему, уже стрёмно не знать про Гейзенберга, Шредингера, квантовые взаимодействия, теорию струн и прочее. Это сейчас, в самом начале двухтысячных, быть тупым считается почётным. И Коля – эталон. Скоро (если уже не) "Бумер" выйдет и поднимет у таких вот дегенератов эрекцию, которая после "Бригады" стала было увядать. А до винрарного "Глухаря", где всю эту мразоту тупую отстреливают и сажают, ещё пилить и пилить нашей цивилизации…
– Ковалёв! – тут же переключилась на меня Михайловна. – Эт-т-то что за выходки?!
Она уже просто перекипала. Взяв указку, как уголовник – заточку, она в два шага приблизилась ко мне, опасно полыхая глазами сквозь стёкла очков. Я готов был обосраться, но язык сработал быстрее, чем мозг, или прямая кишка:
– А я щас в окно выпрыгну!
Михайловна замерла. Михайловна побледнела. Я совершенно случайно угодил ей в такое наиболезнейшее место, что аж самому плохо стало. Тут нужно немного предыстории, которая как раз всплыла у меня в памяти.
Помните, наверное, про Римского? Ну, того пацана, которого нашли повешенным в прошлом году? Так вот, там, как я уже говорил, история мутная была и всяких противоречивых свидетельств набралось немало. Среди прочих слухов и сплетен ходил и такой. Аккурат перед трагедией у Римского вышел с Михайловной конфликт – двойку она ему поставила и исправить не дала. Он просил, просил – она его послала. И вот он ей и говорит: "Я тогда пойду – повешусь!". А она, в присущей ей доброжелательной манере, сказала: "Иди!". Он и пошёл… Михайловна и вправду долго после того случая ходила, как коромыслом отхераченная…
Скорее всего, сарафанное радио уже донесло до Екатерины Михайловны о моём вчерашнем фэйле, но она до этого мгновения как-то не соотнесла меня с окном. А тут я, значит, соотнёс. И к Римскому ниточку прокинул. Вот ведь гадёныш какой…
– Садись, – тихо сказала она мне.
– А может, я – примерчик, того?.. – предложил я, пытаясь хоть немного отыграть назад сотворённое говно.
– На место садись, – чуть повысила голос Михайловна. – Игнатьев – к доске.
К месту я шёл кружным путём – через Игнатьева. Он двинулся мне навстречу.
– Убью, – одними губами прошелестел он.
– Насрать, – в тон ему ответил я.
Погибнуть в бою за любовь – всё-таки почётнее, чем самовыпилиться от безысходности. Даже если эту любовь ты только сегодня утром выдумал, от той же безысходности. Дядя Петя по-любому оценит.
Я забрал с Колиной парты свой учебник и пробрался к своему месту. Катя смотрела на меня со страхом. Но ничего не сказала. Умница, соображает, что лучше дождаться конца урока, а потом уже вломить