Стихотворения и поэмы. Владимир Маяковский

      Слава вам, идущие обедать миллионы!

      И уже успевшие наесться тысячи!

      Выдумавшие каши, бифштексы, бульоны

      и тысячи блюдищ всяческой пищи.

      Если ударами ядр

      тысячи Реймсов{14} разбить удалось бы –

      по-прежнему будут ножки у пулярд{15},

      и дышать по-прежнему будет ростбиф!

      Желудок в панаме! Тебя ль заразят

      величием смерти для новой эры?!

      Желудку ничем болеть нельзя,

      кроме аппендицита и холеры!

      Пусть в сале совсем потонут зрачки –

      все равно их зря отец твой выделал;

      на слепую кишку хоть надень очки,

      кишка все равно ничего б не видела.

      Ты так не хуже! Наоборот,

      если б рот один, без глаз, без затылка –

      сразу могла б поместиться в рот

      целая фаршированная тыква.

      Лежи спокойно, безглазый, безухий,

      с куском пирога в руке,

      а дети твои у тебя на брюхе

      будут играть в крокет.

      Спи, не тревожась картиной крови

      и тем, что пожаром мир опоясан, –

      молоком богаты силы коровьи,

      и безмерно богатство бычьего мяса.

      Если взрежется последняя шея бычья

      и злак последний с камня серого,

      ты, верный раб твоего обычая,

      из звезд сфабрикуешь консервы.

      А если умрешь от котлет и бульонов,

      на памятнике прикажем высечь:

      «Из стольких-то и стольких-то котлет миллионов –

      твоих четыреста тысяч».

      Мрачные до черного вышли люди,

      тяжко и чинно выстроились в городе,

      будто сейчас набираться будет

      хмурых монахов черный орден.

      Траур воронов, выкаймленный под окна,

      небо, в бурю крашенное, –

      все было так подобрано и подогнано,

      что волей-неволей ждалось страшное.

      Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,

      пыльного воздуха сухая охра,

      вылез из воздуха и начал ехать

      тихий катафалк чудовищных похорон.

      Встревоженная о́жила глаз масса,

      гору взоров в гроб бросили.

      Вдруг из гроба прыснула гримаса,

      после –

      крик: «Хоронят умерший смех!» –

      из тысячегрудого меха

      гремел омиллионенный множеством эх

      за гробом, который ехал.

      И тотчас же отчаяннейшего плача ножи

      врезались, заставив ничего не понимать.

      Вот за гробом, в плаче, старуха-жизнь, –

      усопшего смеха седая мать.

      К