К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама. Павел Успенский
лоно…», 1920)
Но я тебя хочу («Я наравне с другими…», 1920)14
И все, чего хочу я, / Я вижу наяву («Я наравне с другими…», 1920)
И так устроено, что не выходим мы / Из заколдованного круга («Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…», 1920)
И земля по совести сурова («Умывался ночью на дворе…», 1921)
Видно, даром не проходит («Холодок щекочет темя…», 1922)
Я не знаю, с каких пор / Эта песенка началась («Я не знаю, с каких пор…», 1922)
На пороге новых дней («Век», 1922)
Но, видит Бог, есть музыка над нами («Концерт на вокзале», <1923?>)
Мы только с голоса поймем («Грифельная ода», 1923)15
И я хочу вложить персты / В кремнистый путь из старой песни, / Как в язву… («Грифельная ода», 1923)16
Под хлыст войны за власть немногих («Опять войны разноголосица…», 1923–1929)
Из года в год, в жару и в лето («Опять войны разноголосица…», 1923–1929)
Из поколенья в поколенье («Опять войны разноголосица…», 1923–1929)
…человека, / Который потерял себя («1 января 1924»)
Все время валится из рук («1 января 1924»)
Не обессудь, теперь уж не беда, / По старине я принимаю братство («1 января 1924»)
Лишь тень сонат могучих тех («1 января 1924»; тень чего-либо)
Мне не с руки почет такой («Нет, никогда, ничей я не был современник…», 1924)
Изолгавшись на корню («Жизнь упала, как зарница…», 1924)
Цыганка вскидывает бровь («Сегодня ночью, не солгу…», 1925)
Еле дух переводя, бегут курдины («О порфирные цокая граниты…» («Армения, 9»), 1930)
Чур-чур меня! Далеко ль до беды! («Какая роскошь в нищенском селенье…» («Армения, 10»), 1930)
Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь («Лазурь да глина, глина да лазурь…» («Армения, 12»), 1930)
Пропадом ты пропади, говорят («Дикая кошка – армянская речь…», 1930)
Сгинь ты навек, чтоб ни слуху, ни духу («Дикая кошка – армянская речь…», 1930)
И всю ночь напролет жду гостей дорогих («Я вернулся в мой город, знакомый до слез…», 1930)17
После меня хоть потоп («Ночь на дворе. Барская лжа…», 1931)18
И да хранит тебя Бог! («Ночь на дворе. Барская лжа…», 1931)
Устриц боялся и на гвардейцев глядел исподлобья («С миром державным я был лишь ребячески связан…», 1931)
Я повторяю еще про себя под сурдинку («С миром державным я был лишь ребячески связан…», 1931)
Он Шуберта наверчивал, / Как чистый бриллиант («Жил Александр Герцевич…», 1931)
И всласть, с утра до вечера / <…> Играл он наизусть («Жил Александр Герцевич…», 1931)
Ручаюсь вам – себе свернете шею! («Полночь в Москве…», 1931)
Изобрази еще нам, Марь Иванна! («Полночь в Москве…», 1931)19
Проводишь взглядом барабан турецкий («Захочешь жить, тогда глядишь с улыбкой…» («Отрывки уничтоженных стихов, 3»), 1931)
Держу пари, что я еще не умер, / И, как жокей, ручаюсь головой <…> Держу в уме, что нынче тридцать первый… («Довольно кукситься…», 1931)
Я припомнил,
Может показаться, что это выражение приобрело эротический смысл лишь недавно, однако, согласно данным НКРЯ, фраза встречается в таком значении в первой трети XX века. См., например, у В. Я. Брюсова: «Корецкий схватил ее за руку, пытался обнять, повторял: – Я люблю тебя! Я хочу тебя!» («Через пятнадцать лет», 1909); у А. И. Куприна: «Я хочу тебя, только тебя… тебя… тебя одного!» («Яма», 1909–1915) и у других авторов.
По наблюдению О. Ронена, здесь парономастически обыгрывается фразеологизм
[Ronen 1983: 218].
В этой строке можно увидеть и другое несвободное словосочетание –
Это речение, ставшее крылатым, традиционно приписывается маркизе де Помпадур или Людовику XV.