Женщины в пустоте. Ольга Боочи
смогла подарить ему детей, и он развёлся с ней – кажется, таким образом я представляла себе всё это.
Может быть, так оно и было.
У меня было написано: «развёлся недавно». И тем не менее я вспомнила теперь историю с неверной девушкой, и получалось, что после развода, к моменту нашей встречи, у него был ещё один неудачный опыт совместной жизни, сожительства, с девушкой, которая ему изменила, или даже изменяла, водила кого-то в их дом. Он назвал её "тварью". Обобщив, он сказал, что вообще все женщины – твари, потом, уже тише, добавил, что меня он к ним не относит. Его слова мне не понравились, но я ничего не сказала.
Время, когда я посчитала бы своим долгом открыто возмутиться в ответ, для меня ещё не пришло.
***
Я отошла от окна, села в кресло и закрыла глаза.
Я всегда считала себя умной, я училась лучше большинства, читала больше других, и потому мне стоило немалого труда заметить наконец, сколько раз, как часто, я понимала других людей совершенно неправильно. Я в целом, мне казалось, понимала главную причину своих ошибок и всё же ничего не могла с этим поделать. С тех пор как я начала это замечать, я потеряла уверенность в своей способности судить о людях верно.
Я перебирала в памяти слова Якоба и пыталась догадаться по ним, кто он был, этот Якоб, и что я на самом деле значила для него.
Возможно, объяснение было только одно, и оно было на поверхности: он дурил мне голову, он лгал. Возможно, ему было всё равно, что говорить.
Странно, что столь простому и очевидному объяснению я упорно не хотела верить.
Может быть, я невольно всё-таки поверила ему тогда и теперь не могла преодолеть или пересмотреть эту веру. И потому верила, продолжала верить ему сейчас.
6.
В конце недели я должна была съехать с квартиры. В комнатах, уже почти оставленных, царил застывший хаос, какой бывает перед отъездом. Чужая мебель, теперь обнажившаяся, чем-то напоминала мне толпу свидетелей, соглядатаев. Доносчиков, быть может.
Весь день я пыталась уничтожить следы своего (а раньше – нашего с А.Д., бурного) пребывания здесь, но мне казалось, что по-прежнему следы – повсюду.
Я чувствовала себя измотанной.
Кажется, я давно жила на чемоданах, но теперь я возвращалась домой.
Кажется, это решение было неизбежным, давно созревшим. Очевидным, несмотря на всё моё сопротивление.
Ещё в пору моего детства и юности стало ясно, что в целом я и моя мать – мы можем ужиться друг с другом. Это был в то время словно бы тихий, едва уловимый намёк на то, что мы не только «можем», но и должны будем сделать это когда-нибудь.
В юности я порой мечтала, чтобы мои отношения с матерью стали невыносимыми, чтобы возникли между нами конфликты настолько острые, такие, чтобы они способны были раз и навсегда выбросить, выжить меня из родительского дома – сделать то, на что у меня самой не хватало сил. Я была слишком привязана к дому и не могла найти в себе решимости на разрыв с ним.
И тем не менее наши с матерью конфликты сглаживались, рассеивались, никогда не успевая нагнетаться. Причины