Потоп. Генрик Сенкевич
Володыёвский даже привскочил.
– О, Боже! Да не может быть!
– Истинная правда! У дверей стоят шотландцы с ружьями, и приказ им дан под страхом смерти никого не впускать и не выпускать.
Рыцари переглянулись в изумлении, а Харламп, не менее изумленный значением собственных слов, уставился на них, словно ожидая разрешения загадки.
– Стало быть, пан подскарбий взят под арест? Великий гетман арестовал гетмана польного? – произнес Заглоба. – Что бы это могло значить?
– Откуда мне знать. И Юдицкий, такой рыцарь!
– Должны же были офицеры князя говорить об этом между собою, строить догадки… Ты разве ничего не слыхал?
– Да я еще вчера ночью у Гарасимовича спрашивал…
– Что же он тебе ответил? – спросил Заглоба.
– Он ничего не хотел говорить, только прижал палец к губам и сказал: «Они изменники!»
– Какие изменники? Какие изменники? – схватился за голову Володыёвский. – Ни пан подскарбий Госевский не изменник, ни пан Юдицкий не изменник. Вся Речь Посполитая знает, что это достойные люди, что они любят отчизну.
– Сегодня никому нельзя верить, – угрюмо произнес Станислав Скшетуский. – Разве Кшиштоф Опалинский не слыл Катоном? Разве не обвинял он других в пороках, преступлениях, стяжательстве? А как дошло до дела – первый изменил отчизне, и не один, целую провинцию заставил изменить.
– Но за пана подскарбия и пана Юдицкого я головой ручаюсь! – воскликнул Володыёвский.
– Ни за кого, Михалек, головой не ручайся, – предостерег его Заглоба. – Не без причины же их арестовали. Козни они умышляли, как пить дать! Как же так? Князь готовится к великой войне, ему всякая помощь дорога, кого же он может арестовать в такую минуту, как не тех, кто ему мешает в этом деле? А коли так, коли эти двое и впрямь мешали ему, – слава Богу, что умысел их упредили. В подземелье сажать таких. Ах, негодяи! В такое время строить козни, входить в сношения с врагом, восставать против отчизны, чинить помехи великому вождю в его начинаниях! Пресвятая Богородица, мало для них ареста!
– Странно мне все это, очень странно, прямо в голове не укладывается! – сказал Харламп. – Я уж о том не говорю, что они знатные вельможи, арестовали ведь их без суда, без сейма, без воли Речи Посполитой, а ведь этого сам король не имеет права делать.
– Клянусь Богом, не имеет! – крикнул пан Михал.
– Князь, видно, хочет завести у нас римские обычаи, – заметил Станислав Скшетуский, – и во время войны стать диктатором.
– Да пусть будет хоть диктатором, лишь бы шведов бил, – возразил Заглоба. – Я первый подаю votum[33] за то, чтобы ему вверить диктатуру.
– Только бы, – после минутного раздумья снова заговорил Ян Скшетуский, – не пожелал он стать протектором, как англичанин Кромвель, который не поколебался поднять святотатственную руку на собственного повелителя.
– Ба, Кромвель! Кромвель еретик! – крикнул Заглоба.
– А князь воевода? – сурово
голос (