Жажда. Нил Шустерман
монитора, соединенного с камерой у ворот, Пит видит: толпа, словно взорвавшись, бросается на грузовик. Все люди одновременно, все, как один, рвут из кузова баллоны с водой, разбивают ветровое стекло, тащат наружу водителя. О господи! Все происходит в мгновение ока!
С пассажирского места встает человек, похожий на охранника.
– У него что, дробовик?
Человек поднимает оружие и бесшумно стреляет в воздух. Секундой позже Пит слышит гром выстрела, приглушенный стенами и расстоянием.
Но охраннику удается сделать лишь предупредительный выстрел – толпа вырывает дробовик из его рук, а самого его тащит вниз, в мешанину гнева и ярости.
Начальник контрольного отдела отправляет охранников к воротам, а сам начинает лихорадочно набирать «девятьсот одиннадцать». Но уже поздно – толпа, в своем праведном гневе, проламывается сквозь ворота и начинает наводнять двор и помещения станции. И их совсем не десятки. Их сотни, если не тысячи.
Не имея возможности ничего предпринять для спасения станции, Пит Флорес смотрит на монитор камеры и понимает: эта толпа представляет собой силу столь же опасную, что и японское цунами. И, может быть, теперь его, Пита, очередь идти на дно с гибнущим кораблем.
7) Келтон
Проходит час за часом, и я начинаю понимать, что моей матери совсем не по душе то, как отец поступил по отношению к Малески, потому что она принимается готовить ужин на час раньше обычного – некий нервический ритуал, который мать исполняет в те дни, когда отношения в нашем доме становятся напряженными. Ранний ужин означает, что и в постель она ляжет на час раньше обычного, чтобы побыстрее рассчитаться с неудачным днем. Помимо прочего, моя мать – настоящий маньяк по части заморозки продуктов; а поскольку всю еду, что у нас есть и что еще остается, мы стараемся законсервировать, то время от времени на ужин запросто можно получить размороженный и запеченный в меду бекон с прошлой Пасхи плюс полпорции бобовой кассероли, которая зависла в холодильнике с Рождества.
Только, бога ради, не цитируйте меня.
Мать наполняет наши стаканы водой. Воды гораздо больше, чем положено по установленному рациону. Более того, на сей раз мать наливает по самый край – так, что нельзя поднять стакан, не пролив. Еще один знак того, что мать в гневе.
Отец садится на свое место во главе стола, в первые мгновения не замечая того, что сделала мать, и начинает резать свой кусок бекона. Постукивают ножи и вилки. Тикают часы. Никто не разговаривает; напряжение так велико, что воздух в кухне, кажется, застыл, и, чтобы пройти от стола к холодильнику, придется разрубать его мачете. Наконец, отец замечает переполненные стаканы. Смотрит на мать, потом на меня. Продолжает невозмутимо резать бекон.
Я пытаюсь разрядить напряжение каким-нибудь позитивом.
– Брэди возвращается? – спрашиваю я в надежде, что кто-нибудь ответит.
Отвечает отец:
– Мы пока не можем до него дозвониться.
Моя попытка не удалась. Я понимаю: нежелание Брэди общаться с нами – еще одна причина