Королевская шутиха. Филиппа Грегори
холодным потом. Я не знала, как поступить и какая линия моего поведения будет наиболее безопасной. Если только при дворе узнают, что я молюсь, как католичка… я замерла от ужаса, боясь даже думать, чем это может кончиться. Но смогу ли я прижиться в доме Марии, оставаясь непреклонной протестанткой?
В конце концов я нашла компромиссный вариант. Я вышла из часовни и села снаружи, откуда мне был слышен приглушенный голос священника и ответы, которые ему шепотом давали молящиеся. Однако никто не мог меня упрекнуть за то, что я присутствовала на службе. Все это время я просидела на приоконной скамейке, подставляя спину сквозняку. Напряжение мешало мне слушать мессу; при первых признаках опасности я была готова вскочить и убежать. Я то и дело подносила руку к щеке, словно сажа от костра инквизиции въелась мне в кожу и я безуспешно пыталась ее оттереть. Казалось, кто-то завязывает мне кишки узлом. Дом принцессы Марии был опасным местом. Похоже, для нас с отцом любое место таило опасность.
После мессы принцесса Мария позвала меня к себе – послушать, как она читает из латинской Библии. Я старалась ничем не показать, что понимаю слова. Когда принцесса велела мне поставить книгу на место, я подавила привычку раскрыть титульную страницу и посмотреть имя печатника. Издали мне показалось, что экземпляр, которым пользовалась принцесса, напечатан хуже, чем у моего отца.
Спать Мария ложилась рано. Пожелав всем спокойной ночи, она взяла свечу и пошла по длинному сумрачному коридору, мимо рассохшихся окон, из которых постоянно дуло. Окна глядели в темноту и пустоту земель, расстилавшихся вокруг обветшалого замка. Вслед за принцессой стали расходиться и ее фрейлины. Жизнь не баловала их событиями. Никто не приезжал к принцессе Марии в гости. Сюда не забредали странствующие лицедеи и торговцы. Это была тюрьма с видимостью свободы. Хансдон медленно, но неуклонно высасывал из Марии телесные силы и подтачивал ее дух. Вряд ли герцог сумел бы найти более подходящее место для ссылки опальной принцессы.
Чтобы расшевелить обитательниц Хансдона, понадобилась бы не одна шутиха, а целая армия шутов. Я попала в печальный мир неудачниц, возглавляемый нездоровой принцессой. Марию одолевали головные боли. Чаще всего они начинались на закате. Вместе с надвигавшимися сумерками мрачнело и лицо принцессы. Но это было единственным признаком, говорившим о страданиях Марии. Она никогда не жаловалась на боль и не позволяла себе опустить плечи, откинуться на высокую резную спинку кресла или положить руки на подлокотники. Мария сидела так, как некогда научила ее мать: с безукоризненно прямой спиной. Только так и надлежало сидеть королеве. Она никогда не опускала голову; даже если боль заставляла ее щуриться. Как-то я заговорила о слабости здоровья Марии с Джейн Дормер – ее подругой и фрейлиной. Та сказала, что я еще не видела настоящих страданий принцессы, когда у нее бывают женские дни. Оказалось, Мария мучается судорогами, по тяжести своей не уступавшими родовым схваткам.
– А почему она такая болезненная? – полюбопытствовала