Против течения. Избранное. Анатолий Богатых

      На вокзале (в погоду метельную),

      где буфетные столики в ряд,

      человека без роду и племени

      повстречал я в конце января.

      В телогреечке незаштопанной,

      в прохудившихся сапогах —

      он людей просил полушёпотом

      об оставшемся на столах.

      Подбородок свинцовым отливом

      неопрятной щетины пугал,

      отвечали ему – кто брезгливо,

      кто совсем ему не отвечал.

      После стыд ел души закоулочки,

      после кровью лицо обожгло,

      а тогда я румяную булочку

      положил в его руку незло.

      Этот жест хорош в оккупации,

      но как подло с набитым ртом

      от чужой беды откупаться

      невошедшим хлебным куском!

      …Я проехал страну великую

      до морей на восток и на запад.

      Я впитал её многоликую,

      её крепкий рабочий запах.

      Но встречались они в народе,

      эти люди – как их спасти? —

      что десятками тысяч бродят

      на большом железном пути.

      Брат мой, ближний мой, неприкаянный!

      Дай мне руку в горе своём.

      Худо нам, когда мы не спаяны,

      легче нам, когда мы вдвоём.

      …От мороза трещат акации.

      Чем он лютой зимой храним?

      Тем, что люком канализации

      закрывается ночь над ним?..

      …Увы!

      Сентябрь листву метёт

      в проулках Поля Воронцова.

      Увы, увы!

      Зима не ждёт,

      вот-вот морозом обожжёт,

      оденет в смертные обновы.

      Увы, увы нам!

      Бомж бредёт

      куда-то в ночь

      из этой – нашей – жизни прочь,

      с мешком заплечным на спине.

      Дай Бог ему, а также мне

      опять увидеть свет в окне.

      Разделим, брат, планиду эту,

      поскольку сказано не мной:

      есть только воля и покой,

      а счастья нету…

      Дай Бог тебе, невольник воли,

      зимовки сытой – и весной

      ощупать клейкие листочки,

      вздохнув об участи иной.

      И мне – одну ли, две ли строчки

      несмертных, творческий покой,

      нестыдной роли.

      А без любви нам не впервой, —

      есть мир и звёзд звучащий рой.

      Чего же боле?

      Здесь всё чужое: улицы, дома.

      Как будто сплю и сном угарным скован,

      как будто я давно сошёл с ума —

      я на себя гляжу как на чужого,

      со стороны без жалости гляжу —

      судья-палач, – караю и сужу.

      Казнь продолжается – и столб позорный врыт.

      Стою один, лишён людского званья.

      И точит боль, и гложет тёмный стыд

      за тёмный стыд и боль существованья.

      Мне