Тайна женского сердца. В. П. Волк-Карачевский
от Заполья.
Заполье с тех пор пришло в полный упадок. А деревенька Зайцева – Каменка – не то чтобы процветала, но умножилась числом душ, учитываемых по ревизским сказкам, с одной сотни до двух сотен с половиной, а внешним видом производила весьма приятное впечатление.
Нельзя сказать, что поклонник Платона и Аристотеля стал заботливым хозяином. Но и на произвол судьбы и приказчиков он тоже не полагался, за мужиками все-таки присматривал сам, раз в два года меняя старосту, привыкавшего к своему положению и начинавшего обворовывать барина больше меры, предусмотренной не бездонной российской природой и до поры только терпимой русским обычаем, ограничивающим безграничную жадность дорвавшегося до возможности воровать человека диким бунтом, не знающим ни смысла, ни пощады.
Сам барин жил в просторном доме, не похожем на барскую усадьбу. Обычно барское жилье украшали три колонны на древнегреческий манер и крашенные, штукатуренные снаружи стены. Дом Зайцева был срублен в нехитрый русский угол из смолистой сосны, не скрываемой штукатуркой ни снаружи, ни изнутри. Состоял он из нескольких комнат, необходимых в простоте деревенской жизни.
Единственной особенностью его был большой полуочаг, полукамин, живописно выложенный диким камнем. Отставной поручик любил смотреть на живой огонь, на пляшущие языки пламени, на красные неугасающие угли от дубовых дров, слушать треск сахарной березы и завывание ветра зимой в каминной трубе, перекликающееся со звериным воем снежных вихрей, метелей и бурь, темною мглою заволакивающих полнеба, пугающих всхлипами, подобными детскому плачу, то и дело ударяющих комьями снега в окошко или, утихая, шуршащих по старой, обветшалой кровле.
Живой огонь, пылающий за невысокой чугунной оградкой, да живая текущая вода, плавная и спокойная там, где берега пошире, торопливо журчащая там, где они, берега, ее, воду, узко стесняют (к ним можно прибавить разве что заброшенный уголок старого парка, чуждый внимательной и правильной руке садовника, где молодая поросль вместе с вьющейся травой одолевают стволы старых деревьев, покрытых растресканною корою, с ветвями, поломанными ветром, в которых приютилось покинутое гнездышко трясогузки, певшей когда-то здесь свое, только одной ей понятное «пень-пень, пень-пень» – поди узнай, то ли это песня любви, то ли крик радости от восторга жизни) – вот те земные родники, которые вместе со звездами небесными в недосягаемой высоте есть единственные источники наших мыслей, удаляющих нас от пустой, бессмысленной суеты, ошибочно принимаемой нами за жизнь.
В отроческие годы Александр Нелимов много времени проводил у Петра Петровича Зайцева. Сначала нехотя, а потом все с большим интересом он разбирал диковинные древнегреческие письмена, похожие на русские, как черты лица старика в тесном гробу на лик юноши-внука, склонившегося для последнего поцелуя. Потом, захваченный восторгом гомеровских гекзаметров, Александр перешел к нехитрым, казалось бы, вопросам, простодушно и недоуменно задаваемых Сократом, и чуть не оказался в плену у Диогена, Аристиппа