И на земли мир…. Павел Кренев
с равнодушностью в голосе, как о чём-то само собой разумеющемся, Шамбаров, откручивая у «малька» головку.
Феофан зажёг пучок лучин, спустил его в самовар, положил сверху пару углей, поставил трубу. Потом молча, привычным движением сграбастал с полки два стопаря, хлопнул их на стол, присел.
Молча выпили. Шамбаров крякнул, захрустел свежепросольным огурцом.
– Ты, говорят, Фаня, хозяйством обзавёлся, птицу домашнюю завёл али что?
Павловский тяжело махнул рукой, уставился в одну точку. Ему, видно, не хотелось выруливать на эту тему.
После второй Виктор вытер рукавом губы и вдруг заканючил:
– Фань, показал бы, а? Интересно, спасу нету. Это я ж тебе подсказал, что он на озере. Фань, а?…
Павловский не стал упираться. Лебедь волей-неволей вошёл в его жизнь, появились проблемы, которые вырастали на душе, как нарывы. Вылечить их можно было только общением с людьми. Шамбаров как раз из тех, с кем можно…
Они присели перед курятником на корточки, и Виктор заприщелкивал языком.
– От ты, надо же, красавец!
Лебедь сидел в прежней позе, недвижный, нахохленный. Перед ним, как всегда, – миска с наважкой и хлебным мякишем. Шамбаров стал вдруг возмущаться:
– Что ж ты, Фаня, его в курятнике-то держишь? Ему же простор требуется, такой птице. Кто же жрать в такой тесноте будет? Ты бы стал?
– Крыло у него заживает. Снова поломать может, если выпустить.
– Связать крылья-то, да и всё, вот и не поломает.
Это была идея. Феофан даже улыбнулся.
– Слушай, – сказал он Шамбарову, – ты когда это (он звонко щелкнул себя по кадыку)… у тебя мысли свет-лыи-и. Тебе надо каждый день по маленькой, как минимум Эйнштейном сделаесся, али там Кулибиным.
Шамбаров, довольный, гыкнул, что-то пробурчал. Они прикинули, чем бы лучше связать лебедю крылья. Верёвкой нельзя – резать будет. Решили: куском сетки. Феофан сбегал на подволоку. Поковырялся там, выбрал дырявую пинагорью сетку из обычного прядена, примерил, какой нужен кусок, отрезал.
Из этого куска они сделали своего рода рубашку, которая плотно прижала крылья к туловищу. Сверху Феофан сшил рубашку капроновой ниткой. Получилось, кажется, неплохо.
Лебедя после этого поднял на руки и перенёс на серёдку повети. Поставил рядом с кучей клеверного сена. Тот сначала, как обычно, присел, затем вдруг приподнялся, сделал несколько тяжёлых, переваливающихся шагов и присел снова, но голову на этот раз не втянул, так и остался сидеть с вытянутой шеей. Феофана это обрадовало: всё же лебедь немного ожил. Миску с едой сразу же вынули из курятника и приставили поближе к нему. Шамбаров, заметив перемену в настроении приятеля, хлопнул в ладоши, засуетился:
– Фаня, продолжим, а? За первые шаги. Топ, топ, топает малыш.
Когда сели опять за стол и опорожнили «малька», Феофан склонил голову и произнёс то, что наболело, что надо было когда-то кому-то высказать:
– Ты понимаешь, какое дело, – это ведь я его… Ну, поранил-то. Стрелил по стае, одного, видно, зацепил. Стая улетела к теплу, а он не смог.
Шамбаров