И на земли мир…. Павел Кренев
открыл дверь на кухню, нащупал рукой выключатель и потушил на повети свет. – Теперь смывайся!
Шамбарова не надо было упрашивать. Вылетел на кухню, как оглашенный, захлопнул за собой дверь.
– Во даёт, зверюга! Во даёт! Два раза клюнул. Чуть глаза не выстегнул! – он был бледен, глаза сверкали.
Феофан прижал к животу руки, перегнулся через них и хохотал что есть моченьки.
– А как… как получилось-то? – спрашивал он сквозь смех.
– Как да как! – разъяснял Шамбаров. – Когда вперёд шёл, вижу – разлёгся у прохода. Отойди, говорю, так-перетак, мешаешь, мол, – и ногой его маленько отодвинул. А он ка-ак набросился, змей! – Виктор растопырил пальцы, сделав из них хищные когти, чтобы нагляднее продемонстрировать, какой опасности он подвергался. – Два раза клюнул, падла!
– А куда, ку-куда он тебя? – Павловский форменным образом зашёлся в хохоте. Вот-вот упадёт на пол и закатается.
– В живот, подпрыгнул – и в живот, представляешь? А ещё куда, не скажу – неудобно.
Феофан в безудержном хохоте, весь содрогаясь, еле доплёлся до стула, плюхнулся.
– А, а сапог-от, Витя, когда успел сдернуть?
– Когда приспичит, Фань, не только сапог сдернёшь, а и чего другое.
Кое-как просмеявшись, Павловский стал провожать приятеля.
Не удержался от подначки:
– Ты, Витя, в туалет-то сходил бы всё же.
Шамбаров вздрогнул и сказал со всей серьёзностью:
– Не-е, я лучше в другом месте.
Феофан сидел на крыльце и вдыхал в себя осень.
В такие минуты ему хотелось, чтобы кто-то посидел с ним рядом, поглядел на всё это… Красиво же…
Позвал как-то Зинку, та послала его, как обычно, сказала, что только и дела ей как до его закидонов.
А что же жилец-то?! Он тут рассиживает, посматривает да покуривает, а тот, бедняга, там в темноте, на повети. Ох ты ж боже мой!
Несправедливость!
Так, а не удерёт он, если выпустить на волю?
Удрать не удерёт, но попытку сделает, это уж точно! С характером, стервец!.. Но надо пробовать, не век же сидеть взаперти. Скоро зима, пусть тоже поглядит на осень.
И Феофан пошёл на поветь. Там, уже наученный горьким опытом, он набросил на голову лебедя лёгкую тряпку, отчего тот сразу же затих, поднял на руки и бережно перенёс на огород.
– Эй, Фаня, ты чего, новую скотинку завёл?
За забором стоит и смотрит на лебедя из-под козырька ладони колхозный радиомеханик Автоном Кириллович Петров, шестидесятипятилетний мужик, донельзя словоохотливый и шебутной. С ним в беседу вступать нельзя – заговорит до полусмерти.
– Пасёшь? – начинает словесный разгон Петров и улыбается. На давненько бритом лице выстраиваются косыми резкими лучами глубокие морщины.
– Угу, – не поддается Павловский и смотрит на облака.
– Мда, – Петров, видно, размышляет: с какого же боку подступиться? – А где же ты, Фаня, её приобрёл-то?
– Да так вот случилось. – больше Феофан ровным счётом ничего не разъясняет, и Автоному это крепко действует на нервы.
Он переминается с