Тень Робеспьера. Максим Зимин
боимся их?
– Максимилиан, об этом надо спрашивать бриссотинцев, которые развязали войну с ними. Ты пытался образумить их!
– Да никто меня не слушал. Но тысячи убитых доказали бессмысленность войны и мою правоту.
– Максимилиан, что с тобой? Чем ты так обеспокоен? После Марсового поля я ни разу не видел тебя таким убитым!
– Что со мной?! Ты когда последний раз выходил на улицу? Революции больше нет. Короля нет. Теперь революционеры собачатся друг с другом! Что мне делать? Мне хочется все бросить или зарубить всех, кто мешает республике. У меня нет сил терпеть Бриссо и мадам Ролан, которые позволяют выкрикивать пустые призывы! Я призывал и голосовал за смерть короля только ради республики! Я не Дантон, который берет все, что плохо лежит, и не Марат, который своими честолюбивыми замыслами ведет всех к гражданской войне. Все, Морис, революция заканчивается. Остается взять все в руки вновь и нанести врагам удар.
– Максимилиан, тебя пугают жертвы?
– Да, – признался Робеспьер.
– Без них не обойтись.
– А в 1789 году мы пытались, пока не выстрелила первая пушка Бастилии. Я помню, как с депутатами ликовал и радовался победе парижан. Даже в Англии один господин сказал, что падение Бастилии – великое событие для человечества. Он прав, но не каждое величие ведет нас к хорошей жизни.
– Максимилиан, позволь мне дать тебе совет… Не позволяй страху управлять тобой. Тебе нужно поспать, и ты увидишь, что революция идет. Ничего не изменилось…
5
В столице говорили о восстании роялистов в Вандее. В этой лесной области, мало похожей на остальную Францию, люди жили так же, как и в прошлые века, сохраняя набожность и преданность королевскому дому.
В Вандее шли жуткие расправы над комиссарами Конвента и якобинцами – подробности, доходившие до парижан, вызывали дрожь. Тюренну это все очень не нравилось. Значит, туда придется отправить солдат, выделить деньги и обмундирование, что ослабит оборону Парижа и некоторых фронтов. Значит, поток роялистских агентов усилится, и необходимо напрячь свои силы для их отражения. Тюренн лично ходил по муниципалитетам и давал инструкции Конвента по контршпионажу. Не забывал он и навещать королеву и остальных узников, пытаясь разобраться с попыткой освобождения короля и непонятным бароном.
По всему городу собирались толпы народа, по-прежнему в красных фригийских колпаках и с сильными глотками, способными затмить голос врага революции. Тюренн видел в них не просто силу, а сам аппарат террора. Кого будут обвинять потомки, когда станут читать об этих событиях? Наверно, самих санкюлотов, косо смотревших на чужаков или на подозрительных личностей, которым и дела нет до революции – лишь бы выжить в этой оргии жестокости.
Революция – единственный период любого государства, где видны все низменные стороны жизни, подлинные лица политиков. Вот где настоящая борьба с настоящим театром, вот истинная постановка «Макбета». Хотя сама трагедия является отражением политической сущности всех людей, независимо от идей и места в обществе.
В