Дьявольский остров. Максим Шахов
его помощник ничего не заподозрили.
– О, хорошее известие, у нас есть доступ и к продуктам, и к одежде, – обрадовался краснофлотец.
– И даже к мылу, – к ним подошел Капитонов.
– А на хрен оно тебе? – спросил Бронислав.
– Ну как? Чтобы мыться…
– Я имею в виду, зачем его с собой брать?
– С собой и не надо, а вот выменивать на что-нибудь можно, – объяснил хозяйственный Капитонов.
– Ладно, ребята, пойду-ка я полежу немного, – сказал Альберт Валерьянович. – А то уж больно утомился.
– Я тоже, – краснофлотец допил чай и отдал кружку дежурному.
– А ты от чего так устал? – спросил военфельдшер у Бронислава, когда они остались один на один.
– Хоронили Хомутаря. Земля мерзлая, еле выдолбили яму.
– Сам сделал, самому и убрать пришлось, так?
Бронислав промолчал.
– Я против самосудов.
– Все знают, что он предатель. Из-за него столько людей погибло.
– Доказательств-то нет, – настаивал Шпильковский.
– Есть, – упрямо возразил Вернидуб, – с нами копал могилу тот самый комиссар, о котором ты, Альберт Валерьянович, говорил. Он рассказал, что видел дело Хомутаря, там все про него написано.
– Но ты же всего этого не знал.
– Знал. Сердце красного капитана не проведешь. – Бронислав ударил себя кулаком в грудь. – Да и Пудовкин мне рассказывал.
– Пудовкин тоже приврать горазд. Ему если человек не нравится, он всякого насочиняет. Ты лучше держался бы от него подальше, – посоветовал военфельдшер, – за место старосты он человека на тот свет отправит.
– А что мне с ним, детей крестить? – эмоционально отреагировал краснофлотец. – Я с ним стараюсь не сталкиваться. Просто его рассказ удивительным образом совпал с рассказом Стайнкукера.
– И про кого тот комиссар еще рассказывал? – поинтересовался Альберт Валерьянович.
– Да ни про кого. Так, зубы заговаривал, хитрый, сын израилев. Так и хотелось его киркой по горбу огреть и положить рядом с Хомутарем. Терпеть не могу комиссаров. Им бы только револьверами перед строем махать. Человек чуть ошибется, они уже политику шьют, дело раздувают вплоть до расстрела. Жалко, солдаты близко стояли.
– Ты, Бронислав, не пори горячку, а то сам нарвешься на неприятности. Вместо воли в карцере окажешься, и я тебя оттуда не вытяну.
– Да раздражает все, не могу уже, – тяжело вздохнул Бронислав. – Успокоительного бы. Спирту там или валерьянки, – уголками губ усмехнулся он.
– Валерьянки, говоришь… Издеваешься…
– Да нет, я серьезно, Валерьяныч. Завтра, если распогодится, пойдем с сапером записываться на работу. Он тоже ходит злой, как медведь-шатун. Хоть свободы чуть-чуть глотнем. А я море увижу. Уже целую неделю штормит, никого на работу не берут. С тоски тут издохнешь совсем.
– Надо держаться, – вздохнул Альберт Валерьянович.
Шпильковский в душе осуждал убийство Силантия, но для себя он решил списать это на очередной ужас войны.
Наступило