Обреченный. Раш Рашидович Хадакан
с легким заглатыванием окончаний слов, а голос – сладко – мягким, что, слушая ее, у Мансура невольно создавалось впечатление, будто во рту у нее таял неиссякаемый кусочек шоколада.
Перерыв закончился, и ведущая объявила о новом лекторе. Им оказался молодой писатель робкого вида и неуклюжих повадок, который, еще не начав говорить, обнаружил отсутствие в себе опыта выступать перед публикой.
Сидя за столом, он несколько минут возился с микрофоном, решая сложную для себя задачу – как с ним быть: держать в руке или установить на столе. Некоторое время он пытался его прислонить к чашке с кофе, используя несколько лежащих на столе книг, но безуспешно; потом ему для этой цели принесли пустой пластмассовый стаканчик и целую стопку книг – но все не то. Под конец он все же решил держать микрофон у себя в руке, по ходу выступления то слишком его приближая ко рту, то отодвигая сверх меры. Было видно, что экспромтная речь – не его конек, как, впрочем, и импровизация. Вместо заготовленного текста он положил перед собой на стол маленький клочок бумажки, на которой, суде по всему, были тезисы, названия или ключевые слова его лекции. Но этого явно было недостаточно: говорил он нудно и с большими паузами, выдерживаемыми не столько для того, чтобы сказать как можно лучше, сколько для того, чтобы вообще найти, что сказать.
Возможно, уединенно сидя у себя в комнате где-то перед зеркалом, когда он репетировал это выступление, речь его была пылкой, красноречивой и свободной, что он, может быть, даже сам собою восхищался; и книга его, надо полагать (Мансур ее не читал), тоже была хороша, а язык – оригинален и богат. Но другое дело тут, когда с десяток пар глаз людей, немало, кстати, заплативших, безмолвно устремлены на тебя в ожидании изысканной речи, которая должна стать кладезем бесценных советов мастера. Эти люди, своим вниманием и ожиданием беспрестанно, сами того не понимая, сбивали и расстраивали ход всей его, должно быть, оригинальной мысли, звучавшей сейчас так убого и неинтересно.
Мансур оглянулся вокруг и уловил почти у каждого скучающий взгляд, с трудом сосредоточенный на лекторе. Они за это заплатили, подумал он, и теперь насилуют свою волю. К Виктории он не оборачивался, полагая, что такой жест был бы слишком бестактным с его стороны. Будь за ней еще люди или предметы, он, словно случайно, мог бы задеть ее взглядом таким образом, который как бы говорил: я смотрю не на вас, а вон туда, а вы лишь оказались на пути моего взгляда, не на вас, однако, обращенного. Но, к его несчастью, сразу за ней тянулась глухая стена.
И только тогда, когда она аккуратно вынула из своей сумочки телефон и стала листать ленту в Фейсбуке, – он это заметил краешком глаза, как поскольку айфон ее был низко опущен, – он понял, что она свою волю мучить не желает.
И тогда он вынул из кармана свой андроид, также низко опустил его на колени, спрятав за спиной у спереди сидящего – чтобы не показаться неуважительным к выступающему, – и написал ей в Фейсбуке:
– Решили телефоном отвлечься от тяжести навалившегося сна?
– Да, –