Боль свободы. На остриях двух лезвий. Жесуй Бесдеполь
лицо подсудимого.
И все глядят так же, будто поймут, даже если Сталмир начнет материться и проклинать всех кругом, желая самым родным и близким людям присутствующих той же смерти, на которую общество обрекает его самого. Кажется, сейчас никто не посмеет его обвинить в преступной грубости, когда любые грехи подсудимого теперь уже заранее оплачены его грядущим наказанием.
– Я… это….
Не находя слов, теряясь, не в силах изгнать ужас из мыслей, Сталмир заикается, бормоча. Кривая улыбка, проявившись на его лице, заставляет проявляться какое-то едва уловимое сумасшествие в выражении Сталмира, отчего все окружающие, чьи лица не спрятаны за объективом камер, взглядывают на подсудимого с еще большей печалью.
– Вы не можете… я не…, – бормочет Сталмир, но затем продолжает живее: – Вы приравниваете меня к тем, кто убивал сотнями?! К тем, кто намеренно лишал жизни?! Я….
– Подсудимый, – спокойно перебивает судья. – Прежде чем вы продолжите, я хочу напомнить, что у вас есть возможность сказать последнее слово, но общество приняло решение и пересматривать его суд не будет. Вы, конечно, можете потратить свое время на оправдания, это ваше право, но не забывайте о том, что вскоре вы отправитесь на Асумгард, где уже никто вас не услышит.
Такие слова ведущего судьи тут же охлаждают пыл. Для Сталмира он, да и все остальные здесь – лишь марионетки Федерации, но судья прав. Еще вчера, ожидая совершенно иного наказания, Сталмир повторял одни и те же слова, переставлял их с места на место, оставляя нетронутым смысл приготовленных им изречений и собираясь зазвучать с трибуны суда так громко, насколько это возможно, чтобы все, кто смотрит трансляцию, услышали голос свободы, звучащий в устах осужденного.
Вдруг Сталмир понимает, что так даже лучше. Нужно отыскать сил, чтобы сказать все задуманное, чтобы тот, в чьем уме теплится хотя бы слабое, едва уловимое сомнение, мог услышать его голос в устах Сталмира, решительно настроенного отдать жизнь во имя великой цели, во славу истинной, не искаженной лживой философией проклятой Федерации свободы.
– Да… да. Я… хочу воспользоваться… правом и сказать последнее слово.
Судья кивает, отклоняется, но ничего не говорит. Все продолжают следить за каждым движением Сталмира, дроиды не устают ловить подсудимого в объективы камер, а сам он, вздохнув, набирается решимости, забывает страх, помня теперь лишь о том, что должен сказать, чтобы не дать угасать в умах других желанию оставаться свободными.
– Пусть я умру! – начинает Сталмир, окончательно убеждая себя в том, что этот исход даже лучше, ведь теперь его голос напитан силой ужаса перед тем кошмаром, в котором Сталмиру предстоит вскоре погибнуть. – Но я ни о чем не жалею! Можете винить меня в том, что я желаю оставаться свободным! Можете пытаться убеждать себя, что подлинная свобода в том, чтобы быть рабом, но я никогда с этим не соглашусь! Пусть я умру в таких мучениях, какие вам даже никогда