Дорога во все ненастья. Брак (сборник). Николай Удальцов
зачем понадобились опять? – спросил я. А Василий пожал плечами:
– Вам, наверное, тоже диагноз ставить будут. Здесь поступают разумно, и ставят диагноз, прежде всего тем, кто уходит.
Острота, конечно, так себе, ничего особенного, и я запомнил ее только потому, что это была последняя острота Василия…
Художник Григорий Керчин
Пока нас не было, в кабинете что-то неуловимо изменилось.
Как что-то меняется в доме, в который приходит «похоронка.»
Но это изменение было таким чувствительным, что я не удержался:
– Что случилось?
Доктор Зарычев поднял на меня свои глаза, но еще несколько секунд молчал.
Потом, вздохнув, проговорил:
– Ваш друг не только пьет.
Он еще и колется…
В предисловии истории о будущей трагедии последняя точка была поставлена.
Хотя мы этого еще не знали…
Потом доктор говорил нам что-то о том, что по традиции у Василия будет взята кровь на анализ, о том, что у него есть методика лечения наркомании, а мне было стыдно за Василия, именно стыдно, хотя я и не понимал тогда, откуда взялось это чувство стыда.
Это я пойму потом, а пока я просто сказал:
– Доктор, делайте все, что можно.
Мы заплатим.
Видимо, я сказал это невпопад, потому, что вдруг наступило молчание.
Секундное, но все же – молчание.
И от этого, вернее от моих слов, мне стало неловко.
Потом, доктор нарушил его:
– Все проблемы были бы мелкими, если бы их удавалось бы решать только при помощи денег…
Уже когда мы выходили из кабинета, Петр спросил:
– Дмитрий Николаевич, а Василия вы тоже спрашивали о том, хочет ли он остаться в вечности?
– Да.
– И что он ответил?
– Он сказал: «Моя жизнь и так – вечность.
Только усеченная…»
…Мы ездили в моей машине все, вчетвером, не часто.
Это, скорее, случалось как исключение, а не, как правило.
Но, сейчас, когда мы возвращались втроем, мне очень ясно сочувствовалось, что мы не все вместе.
До пустоты, переходящей в боль где-то в районе солнечного сплетения.
И по подвешенному в кабине, густому и неласковому молчанию, зналось, что и Петр, и Андрей испытывали то же самое.
Может именно с этого начинается понимание ценности каждого отдельного человека – с того, что понимаешь, что твоего, а не чьего-то еще, друга нет с тобой рядом.
Если для того, чтобы начать понимать это, требуется беда – это довольно удручающий вывод.
Для каждого из нас.
И для человечества в целом.
– Ладно, – нарушил это молчание Андрей, – Время – лучший лекарь.
Пройдет время, и мы не вспомним об этом.
– Да нет, Андрей, вспомним, – вздохнул я, – Вернее – не забудем.
Хотя, время – это действительно то, что лечит лучше всего.
– Время не лечит, – ответил мне Петр, – А ставит диагноз…
…Когда-то, в своей безбородой