Дорога во все ненастья. Брак (сборник). Николай Удальцов
прервал мои мысли Каверин, – Останови у какой-нибудь забегаловки.
– Что случилось?
– Хочу выпить.
Я притормозил у ближайшего придорожного ларька.
– Гриша, ты – за рулем, а тебе, Петр – я не предлагаю.
– Редкий случай, – почти не разжимая губ, проворчал Петр, – Редкий случай, когда я сожалею, что я не пью.
– Если уж праведники иногда сожалеют о своей праведности – чего же ждать от обычных людей…
Потом, уже вечером, у меня дома, мы, я и Андрей, напились.
Пили долго.
До темноты.
Пока на небе не выступили здоровенные чистые звезды.
– Ну и что раззвездились? – размахивая головой из стороны в сторону, высказался по поводу звезд Андрей Каверин.
Мне как-то нечего было добавить, а Петя Габбеличев – он не пил, а просто сидел между нас – сказал:
– Звезды – это то, что нам раньше обещали ученые, потом – политики, а теперь – врачи-психиатры…
Художник Петр Габбеличев
Мальчик лет пяти, мой сосед, как-то постучался в мою дверь.
Он принес мне показать свои рисунки: квадратик с двумя кружочками снизу, у него был машиной, квадратик с треугольником на верху – домиком, а квадратик с кружочками над ним – вазой с цветами.
В это время, мне удалось, наконец, завершить триптих, который я, с перерывами, писал полгода: лучи солнца, радуга и туман – как символы человеческой души, существующие в природе в чистом виде.
Вышло так, что у нас с моим маленьким соседом, оказалось по три готовых картины.
Я посмотрел его рисунки, а потом спросил:
– Как ты думаешь – у кого из нас получилось лучше?
Пятилетний сосед подумал и ответил:
– У нас обоих хорошо получается.
Если мы стараемся…
…Я не пью уже больше десяти лет.
А раньше пил, и постепенно – все больше и больше.
И запои из трехдневных, стали превращаться сначала в недельные, а потом и в месячные.
От меня стали отворачиваться вначале соседи, потом знакомые и, наконец – все подряд.
Дольше всех держались мои дети.
До сих пор помню день, когда я выпил последнюю бутылку.
…Сыновья Саша и Серега пришли ко мне, постучались как-то не смело, войдя, долго молчали.
А я стоял у окна в кухне, трясущийся, заплеванный, грязный, и думал о том, что там, за окном, проходят самые обычные люди, с самыми обыкновенными проблемами, а у меня одна мысль – где взять еще бутылку?
И ненавидел себя за это.
Потом я стоял и смотрел на своих сыновей, и Саша произнес слова.
Не знаю, что им говорила мать – без бывших жен наверняка не обошлось, хотя мы никогда не говорили с сыновьями об этом.
Но слова произнесла не бывшая жена, а сыновья.
И я видел, как дрожали их, тогда еще детские, губки:
– Такой, ты нам больше не нужен, – наверное, они очень любили меня своей детской, все прощающей, надеждной на хороший конец, любовью.
Так