ЯТАМБЫЛ. Владимир Шибаев
лицами и чернилами резолюций в углах предписания. Корявые закорюки, кажется, означали: «только для пользования», «секретно и совершенно», «в госархив сразу», «первым вторым отделами не просмотрено», а самый крупный росчерк, видно, самого крупного лица гласил. – «Доложить если вдруг что». И вместо подписи – голая цифра 17.
«Собаки, меня то зачем втянули», – с тоской подумал Петр. Потом представил худого и костлявого человечка, унесенного бело-красным фургоном, как того вызовут на старый тертый ковер в научном коллективе и будут тыкать несколькими пальцами в лицо – «утерян из госархива», «несанкционированно пользован», «станешь доступен отделу» или «Ого, если вдруг что!» – и решил подкинуть пакет в ближайшую у складов милицию, но тут же осадил себя.
Квартиру костлявого точно оберут, полезут красивым ключом ломать музыкальную шкатулку или просто не найдут за отсутствием состава лиц и общей неразберихой районных забот. Придется самому, – полностью потерял Петр настроение и оглянулся на пивное место. Оттуда доносились деловая ругань и пение на мешаных наречиях, и лишь некоторые можно было кратко пересказать – «…мать, семьдесят ящик с Рябиновой», «собак Ахмет не приди»… «голый, как баба»… и еще наименования и клички крупных купюр. Тогда чертежник Гусев аккуратно поднялся и, крадучись и поминутно оглядываясь, засеменил прочь.
Многие, особенно те, за которыми числится кое-какой опыт личных расследований в семейной, или общественной, или иной жизни, конечно, уже понятливо прижмурились и снисходительно улыбнулись – сутулый скелет, выбравшийся на музыкальной скорой из пивной лужи и таинственная «химическая мразь», охранявшаяся конторой игривого конспиратора Павла и сбежавшая с научной вахты по скорее всего поддельному предписанию на исследование, ясно, имеют одно и то же лицо. Но не все столь беспрецедентно догадливы и проницательны грубо и зримо.
Пока не подозревал об этом вполне случайном совпадении и Гаврила Гаврилыч Дипешенко, сидящий на остатке стула рядом с практически конченой им бутылкой жижи, на пестрой этикетке которой поверх горы скакал джигит, видно и напечатавший на этикетке глумливое «КОНЯК АТБОРНОЙ». Гаврилыч, с трудом засунутый в мятый генеральский китель, из под которого маскировочной бутафорией вылезали буйные волосы груди, чуть укрытые не вполне белоснежной майкой, имел из одежды еще синие бязевые трусы без лампас и тапки с вырванными в ожесточении помпонами, и поминутно строгим и придирчивым глазом скользил, как по денщику-сержанту, по быстро пустеющей посуде и по ерзавшему напротив Степе Лебедеву.
– Стоять, смирно, – командовал он раз от разу пытающейся высклизнуть из руки бутылке. – Ноги по швам. Подворотничек заткнуть. Ишь какой. Давай быстро булькай.
Разлив остатки в два разнокалиберных стакана, генерал поглядел почти прямо на Степу:
– А ведь я чуял, чуял, Степа. Нужен буду, потребован и призван с долбаного резерва за отсутствием других таких крупных людищ. Между нами,