Оборотень. Геннадий Петрович Перминов
завывание машины.
«Едут!», – с трудом провернулось в чугунной голове. Парень тяжело вздохнул и, поднявшись со скамьи, уныло огляделся. – Вот и всё! – он вышел на скособоченное крыльцо и плотно закрыл за собой жалобно скрипнувшую дверь. Из наплывавшего со стороны реки густого тумана показались смутные очертания неуклюже-переваливавшегося «воронка», который через минуту остановился возле калитки. Из кабины вынырнул молоденький чекист и, придав своему, ещё детскому, безусому личику зверское выражение, щёлкнул затвором винтовки и бросился к крыльцу, на котором спокойно стоял Степан.
– Галкин! Степан! – воинственно заверещал энкэвэдэшник и, упиваясь величием своего всемогущества, вскинул винтовку к плечу. – Вы арестованы! Ермолов! Тихоненко! – начальственно бросил он через плечо двоим чекистам, которые выпрыгнули из покрашенного чёрной краской фургона. – Взять его!
А потом были длительные допросы, частенько с пристрастием, после которых его, едва дышавшего, притаскивали в камеру, суд, непонятный приговор, из которого Стёпка только и уяснил, что его приговорили к десяти годам «за оскорбление представителя власти» и…
– Хорошо, хоть не четвертак дали! – успокаивали его соседи по камере. – По пятьдесят восьмой, считай, парень, ты отделался легким испугом.
В январе 1940 года Стёпку с такими же бедолагами загрузили в состав с натужно пыхтевшим паровозом, состоявшим сплошь из телячьих вагонов, битком набитых заключенными, и повезли в неизвестность. Сердобольные бабские лица на редких полустанках, на которых конвоиры раздавали дымившуюся баланду, огромные сосны, проносившиеся мимо заиндевевшего и зарешеченного окошка и наконец ночная выгрузка под матерную брань охранников и остервенелый лай здоровенных овчарок. Стёпка попал в печально-известную зону №3 Усть-Вымского ГУЛАГА, что находится в Коми АССР, на берегу реки Вымь.
Его определили на кухню. Земляк из блатных, пользовавшийся непререкаемым авторитетом, пристроил Стёпку в хлеборезку, и молодой, неопытный парень умудрился избежать насмешек и унижений лагерной романтики.
Началась война, которая мало что поменяла в суровом лагерном распорядке. Разве что урезали хлебную пайку, ненамного, потому что с пустым желудком стволы не поворочаешь, да половина «вертухаев» ушла на фронт.
Прошло почти два года пребывания в лагере. Писем Стёпка ни от кого не ждал, ни на что не надеялся и безропотно и терпеливо тянул лямку лагерного хлебореза.
Наступил август 1942 года. Прошла утренняя поверка, и Стёпка из полуоткрытой двери своей каморки с жалостью наблюдал, как основной контингент лагеря унылой, нестройной колонной тянулся к лагерным воротам. Основной лесосплав уже закончился и всё трудоспособное население зоны усиленно трудилось на лесозаготовках, подготавливаясь к следующему сезону.
Приближался обед. Стёпка запрягал лошадёнку, на которой он возил обеды на делянку, и теперь с помощью молчаливого конвоира устанавливал в телегу жестяные термоса с баландой. Неожиданно