Монолог о браке. Эдвард Радзинский
А у нас на работе есть длинная девица – Комарова ее фамилия – она в баскет играет.
Геныч. А я знал одного длинного – так он ходить не мог, такой был длинный. Да, я забыл, я ведь участник всесоюзной переписи населения. Так что попрошу… имя… фамилия… телефончик – рабочий и домашний. (Девушка в восторге хохочет, уходит) А ты не умел…
Он. А я не умел… О застенчивое мое отрочество! О чувствительность! О примитивно-греховно-возрастные мысли, которые посещали меня в родном городе-курорте, когда натыкался я глазами на щедро обнаженные тела жительниц нашей необъятной родины. Но нет, вы не имели никакого отношения к мечте о ней… Ее лицо плыло в вышине в мечтаниях – оно было похоже на лицо Беляевой Люси из 4-го класса родной школы. (Геныч хохочет.) Да, конечно, и она была влюблена в тебя… Ты был всегда обаяшка… В десять лет ты подходил на улице к любой представительнице женского пола, просил пять копеек… и получал в ответ пригоршню монет и ворох восторгов типа: «Ну зачем тебе такие ресницы – отдай их мне!» И когда я уязвленный твоим успехом, принципиально обращался с подобной же просьбой, то мой облик почему-то порождал у них только недоуменные вопросы: «Сколько тебе лет? А где сейчас твоя мама? А зачем тебе такие деньги?»
Геныч. Регламент старый.
Он. И уже в десять лет я сказал себе, как Чехов: «Меня не любили женщины!» И я завидовал тебе… И поэтому я так испугался тогда в этом кафе… Ты хоть помнишь, что случилось тогда в этом кафе?
Геныч. А что?
Он. Серьезно не помнишь? В этом кафе ты познакомил меня…
Геныч. С кем?
Он. С моей женой, кретин! (В зал, указывая на столик, за которым сидит Она.) Она сидела за тем же столиком с некрасивой подругой.
Она. Ну почему уж такой некрасивой?
Он. А вот это загадка: любимой подруге положено быть некрасивой.
Она смеется.
Он. Она хороша!
Ее мать. Ах, как она хороша!
Он. На мехмате – на трагически бедном красивыми девушками мехмате – многие были в этом уверены.
Ее мать. Она – красавица!
Он. Правда, после окончания университета только трое по-прежнему разделяли эту уверенность: ее мать, я и она сама.
Геныч. Хай-класс! (Поднимается.)
Он. Может, не надо?
Но Геныч уже подходит к ее столику что-то говорит, и Она смеется. Он еще что-то говорит – и Она заливается смехом. Тогда Он вынимает записную книжку и о чем-то ее спрашивает.
Он. Сейчас он запишет ее телефончик. А потом начнет возвращаться в общежитие очень поздно, а потом однажды я спрошу его дрожащим голосом: «Как дела?»
Геныч (оборачиваясь. Все то же… Короче, селявивка или «все путем», как говорят трудящиеся.
Возвращается.
Она (вслед). Но все случилось иначе. К несчастью.
Геныч (возвращается, искренне удивлен). Ты знаешь, старый, какая ерунда… Она хочет, чтобы ты тоже подошел.
Он тотчас вскакивает.
Она. Ты сидел такой смешной, растерянный, мне тебя просто стало жалко.
Он. Так ты сказала потом. И в дальнейшем ты почему-то очень любила меня