Зависимость от любви. Ольга Александровна Никулина
перенесла в жизни. Я же, судя по ее словам, всегда был для нее источником утешения и понимания. Как же после всего этого меня можно назвать пиявкой? Хотя… Разве с девушками я вел себя так же как с матерью? Нет, там было все по-другому. Если для матери я был Утешителем, то для девушек сам становился существом, которому нужно утешение. В девушках я искал то, чего искала во мне мать: безграничное понимание и полное принятие. Но возможно и я и мать моя просто нуждаемся в любви. Мать почему-то источник любви видела во мне, и я старался оправдать ее ожидания, но мне и самому нужна была любовь. Нельзя же постоянно только давать. Я сам искал источник любви. Он мне был нужен, необходим. Наверное, Катя уловила именно это во мне. Но она была не той девушкой, которая могла дать мне насыщение любви. И Инна тоже была не той. Я не встретил еще свою единственную и неповторимую, в которой мог бы отражаться, как в зеркале и насыщаться этим. Любовь почему-то я видел именно, как отражения себя в ком-то. И сам бы я при этом был бы зеркалом, в котором любимая видела бы саму себя. Мы видели бы друг друга в друг друге. Причем видели бы в самом лучшем виде, и от этого нам было бы хорошо. И в Инне и в Кате я искал свое отражение и, когда вместо отражения видел пустоту, то терялся.
Мне казалось, что любовь дала бы мне твердь в жизни, опору, обретение самого себя, душевное насыщение и свободу от тяжелого сердечного мрака, который постоянно был моим спутником.
Глава 4
Собрания в Союзе писателей мне скоро наскучили и совсем перестали нравиться. У меня создалось впечатление, что каждый поэт и писатель слушает только себя. Все носились со своими произведениями, как с хрупкими прекрасными вазами, при этом чужие «вазы» не очень воспринимались и казались не такими прекрасными, как у них. Мне это было понятно, потому что в свои произведения каждый вкладывает свою душу, свои переживания и чувства. Чужие произведения не вызывают тех сокровенных, родных чувств, как свои.
Лично для меня в Союзе писателей было только несколько людей, чьи стихи находили во мне отклик, волновали мою душу до самых ее глубин. Ну, во-первых, это были стихи сероглазой Нины. Правда, я не сразу понял ее поэзию, но потом во мне словно что-то щелкнуло. Да и она раз за разом писала все лучше и лучше. Причем это касалось не только усовершенствования поэтических оборотов. Нина все больше обретала способность изливать свои чувства в стихах. Ее стихи становились все откровеннее, а я всегда любил заглядывать в души людей через стихи. Во-вторых, мне нравились стихотворения одного парня, примерно моего ровесника, по имени Гриша, и стихотворения некого Алексея – мужчины среднего возраста. Гриша был студентом, а Алексей простым рабочим. Их стихи вызывали во мне гамму чувств и эмоций, хотя они писали совершенно по-разному. Гриша писал так, будто он был мудрецом – каждое его стихотворение – это кладезь размышлений и выводов. А Алексей писал в основном о раздирающих его душу чувствах. Меня поражала глубина этих чувств. Казалось бы, простой рабочий, но, сколько всего в нем было!
Конец