Тибетское Евангелие. Елена Крюкова
лохматую голову, тот, кто варит вечернюю похлебку.
Ложка брошена в котел. Черная Борода, неотрывно глядя в глаза мальчика и не глядя на кувшин, льет, льет красное сладкое вино в подставленные руки. Старик на кошме зычно храпит. Розовый Тюрбан резко встает, отдергивает полог палатки. За вонючими шкурами – белое вихренье. Белые жуки летят. Белая мука изобильно, страшно сыплется из дырявого сита небесного. Снег.
«Сне-е-е-е-ег!» – кричит мальчик и вскакивает на обе ноги, с вином в пригоршне. Вино капает ему на подол плаща, на сандальи, заливает шипящие угли. Слышен звон колокольчиков. «Караван идет!» – кричит Розовый Тюрбан, голову наружу высовывает. Исса медленно, стараясь не расплескать вино, идет к двери палатки, его нога, обвязанная тонкими ремнями старой сандальи, ступает в россыпь белых гусиных перьев.
Снег. И правда снег. Исса выходит из палатки под снег и ветер, и Розовый Тюрбан жадно, откинув холодной рукою шкуры, следит за ним, а Черная Борода цедит ругань сквозь зубы, а Длинные Космы греет руки над очагом, кладя их в пар, идущий от котла, как в мех адского серого зверя с двумя головами, живущего далеко на севере, в Гиперборее.
Исса – на ветру. Он – на просторе. Он видит: вдали горная цепь, за спиной – тучи, налетающие с близкого моря. Всего три верблюда, о нет, и четвертый поодаль; такой же маленький караван, как и их. Кто они? Ты знаешь, кто эти путники, о Исса. Ты ступаешь к ним ближе, шаг, еще шаг, еще шаг по свежему, мятному снегу, – о, донеси вино, не расплескай.
Красные капли падают на снег. Исса подходит к первому верблюду, животное уже встало на колени, чтобы хозяин мог свободно сойти на землю. Перед Иссой – старик, снег бороды летит над золотом, медью, изумрудной парчою царских одежд; и на могучем, как шелковый стог, тюрбане – малютка– корона, выкованная из чистого золота. Исса дышит хрипло, я слышу его дыханье. Я слышу дыханье старика-царя.
Откуда сей царский поезд? Куда бредут? Двое спутников важно сидят, не слезая с верблюдов, меж мохнатых, изукрашенных самоцветами горбов. Драгоценные камни вплетены в зверью шерсть. От толстых верблюжьих губ пахнет молоком, слюной, солью, ветром. Третий верблюд стоит вдали, словно бы боясь приблизиться к царской свите. Исса, сощурившись, видит: сидящий на нем черен лицом – эфиоп, а может, туарег, а может, нубиец.
Царь, укутанный в жесткую, как сталь, негнущуюся парчу, делает шаг к мальчику. И мальчик поднимает ладони с налитым в них вином – он донес его, донес! – и выливает, подняв высоко руки, на голову степного чужака-царя, на его корону, на тюрбан, и кровь течет по лбу, и кровь плачет, стекая по щекам, и кровь вспыхивает и горит на сусальном золоте парчи, и царь ловит ее в ладонь и окунает в кровь губы.
«Мальчик мой, – шепчет царь, и я слышу его шепот, – я увидел тебя! Какой ты стал большой и красивый! Мать хорошо кормила тебя. Ты ведь ничем не болеешь? Здоров ты?»
Руки Иссы в винной крови. Он вытирает себе красными ладонями лицо.
«Я здоров, хвала и слава Богу моему».
«Мы идем в пустыню, чтобы там, среди песков, под