Тибетское Евангелие. Елена Крюкова
и переложил на колени Маньке. Так сидела она, обхватив руками яства, держа их у груди, как живые. Рот ее смеялся, а слезы по лицу маслом лились. Исса поймал слезинку на ее щеке губами, и девка ойкнула. Он взял бутылку и зубами оторвал жестяную затычку. Глотнул сначала сам. Девке протянул.
– Угощайся, Манька…
Девка вздернула бутылку кверху дном, задрала рыжую голову, наклонила над сложенным в трубочку жадным ртом стеклянное горлышко. Хлебала живую ледяную ртуть крупно, жадно, со знанием дела, как мужик. Исса считал глотки: раз… два… три! Засмеялся.
– Запьянеешь!
– Не, ты чо? Я ж задрогла до костей! – Кровь помидорины всосала, втянула. Развернула сало, впилась в него зубами, как соболь в добычу. Исса поднатужился и разломил надвое хлебный круг. Глазенки-свечки девки горели, искрились.
– Эх, хорошо!
– Да, хорошо…
Они вместе ели, в промерзлом товарном вагоне, на соломе сидя, чудесную пищу земную; а может, две ледяные стрекозы человечьи, в небесах уже летели. Так хорошо, сладко было им.
Девка пила водку, жевала сало, а Исса хотел нащупать в мешке нож свой – и разрезать соленую древнюю рыбу, но сила, сильнее его, остановила его. Он глядел на стального от мороза, сабельно-стройного омуля, разлегшегося на коленях у Маньки вольготно и нагло, блестя то старым серебром, то церковным золотом, и восторженный страх заползал внутрь него, под ходуном ходящие ребра.
«Оставить рыбу эту жить. Зачем? Она и так мертва. Оставить! Она священна. Она…»
Пробормотал себе под нос, и сам не услышал себя: «Она поведет меня. Укажет мне Путь».
Манька сделала большой глоток, как удав, с жадной силой в себя ком пищи протолкнула – и взмахнула руками, будто ловила сорванное ветром с веревки белье:
– Ах ты, красотища! Оно ж и лучше, чем это… это…
Хотела непотребство выкричать, да смолчала.
И вдруг непонятно, с силой запела, и голос был не противный, приятный, хоть и с табачной хрипотцой, с простудным присвистом:
– Я девчонка-красотка,
Я в Сибири живу!
Хлеб да водка-селедка —
И держусь на плаву!
Ах вы, дикие горы,
Ах ты, мама-тайга!
Я любовница вора,
Костяная нога!
Мы по разику-разу,
А потом по второй…
Нету правого глаза —
А зато есть другой!
Под телячьим вагоном
Ночью воют волки…
А протез мой картонный —
Вместо левой руки!
Ах вы, лютые горы!
Я накрою на стол!
Я любовница вора —
С пятой ходки пришел…
И сама себя оборвала, заголосила по-другому, мелко, визгливо, разухабисто, яростно, чуть не плюясь, вот-вот вскочит да запляшет:
– Во все стороны тайга!
Во все стороны пурга!
Я марушка боевая,
Хоть не выше сапога… а-а-а-а!
– А ты это, что… – тихо спросил Исса и осторожно коснулся ее локтя, и едва тайком, из любопытства, руку