Тибетское Евангелие. Елена Крюкова
видел, как колеса переехали Маньку, перерезали ее пополам. Смерть прогрохотала, и он увидел ту половину, где недавно было Манькино живое лицо, руки, хватавшие перченое сало, рот, что жадно кусал алый терпкий помидор. Он смотрел на вздрагивающую плоть и на живую еще кровь. Кровь. Помидор. Флаг. Костер. Красный бархат кафтана; багряный бархат берета; розовый, бешеный, бегущий краем пропасти, живой жемчуг. Манькины ноги елозили по земле, они бежали, еще бежали. Вздрагивали. Уродливо вытягивались. Мальчик лежал животом на своей милой, родной черепахе, и он тоже видел разрезанную надвое тетю, и язык у него отнялся от страха и тошноты. Мальчика бурно вырвало на черный снег. Он лежал на снегу и корчился в приступах неодолимой рвоты.
– Не смотри, – сказал ему Исса тихо.
Стрелявшие в Маньку люди заталкивали оружие обратно в кожаные чехлы. На их лицах застыли ненависть, недоумение, отвращение.
– Что она сделала вам? – тихо, нежно и печально спросил Исса людей.
– Она убила человека! Шесть часов назад! Переспала с ним, убила и ограбила! – злобно выпалил синий милиционер, молодой совсем парень. Овчарка взлаяла хрипло раз, другой. – И вас бы вот тоже! Перестань, Манька! Фу! Сидеть! Чей ребенок?!
– Мой ребенок, – сказал Исса, наклонился и поднял мальчика, под мышки ухватив, с черной наледи.
– Чо так одеваете ребенка! Как на маскарад!
Парень в синей форме поглядел на расшитый жемчугами берет, потом на босые ноги Иссы. К голым загорелым ступням бежала, прожигая снег, наледь и наст, темная Маньки– на кровь. Кровь выжигала в снегу глубокие, змеиные трещины.
– Сам-то в катанках подшитых ходит! А дитенок в шапчонке тряпочной щеголяет! Тьфу! Бога благодари, мужик, что жить остался! Мы ее давно уж ловим! Да вот… судьба сама поймала!
Люди в мертвецки синей, казенной одежде побежали прочь, опять вдоль рельсов. Собаки снова натянули поводки. Две половины Маньки перестали вздрагивать. Не будешь ты отныне, светлых небес царица, носить собачье имя. Солнце сверкало царем на коронации. Забивало белые гвозди в живое, рыдающее горло. Исса вытер мальчику рот своею ладонью. Снял с себя холщовый плащ, ухватился за капюшон, не раз спасавший его от пустынной жары, и резко оторвал его, и хрустели, разрываясь, древние нити. Надел капюшон на голову мальчика, на кровавый берет.
– Вот. Тебе теперь не холодно будет.
– Дядя, а ты правда мой папа? – спросил мальчик, глубже насовывая на головенку старую волчью ушанку. – У меня мама актриса! У меня уже пап было много! Ты – новый!
Повернулся Исса. Пошагал прочь от мальчика с черепахой, от людей с пистолетами, от сладкого запаха крови. Мороз обжигал голову. Будто водку на голову выливали. Он отдал мальчику шапку, а надо было жизнь отдать.
ДНЕВНИК ИССЫ. ДАМАСК И ПАЛЬМИРА
палимпсест
писано на арамейском языке поверх греческого текста койнэ
Мати Света, тихая Мати! Там, где три бога, (там) боги. Там, где два или один, (Ты) с ним. Многие (стоят) перед вратами; но единственные войдут в Брачный Чертог.
Тихая