Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя. Владимир Поселягин
я, как ориентироваться, – пробурчал я, делая осторожный поворот направо.
Через некоторое время впереди показалась линия фронта. Благодаря дымам от горящей техники она была хорошо заметна.
– Курс семнадцать, – скомандовал Никифоров.
Повернув, куда он приказал, я внезапно для всех заорал:
– А-а-а! Есть! Чувствую машину!!! Чтоб ее… в… и…
– Командир, в чем дело?! – попытался докричаться через мой мат штурман.
– Я машину почувствовал!
– Все нормально? – осторожно спросил Никифоров.
– Норма! Все! Самолет мой! – И в подтверждение сделал бочку с выходом из пике.
– Командир, больше так не делай. Или лучше предупреждай, мы и так поняли, что у тебя все в порядке, – отчитал меня политрук под одобрительное молчание Степанова.
– Подходим к месту прорыва. Начинаем работу, – внезапно доложил штурман.
– Работаем, – ответил я.
Во время поворотов я внимательно осматривал землю, изредка отвлекаясь от наблюдения за небом. Особист постоянно бубнил, передавая данные о местоположении немецких и наших войск, количестве и вооружении. Честно говоря, что он там видел на изрядно задымленной земле, не понятно, но он не умолкал ни на минуту, при этом указывая, где и куда мне повернуть.
В километре от нас двенадцать «хейнкелей» бомбили наши войска, неподалеку висела «рама», от чего я крепко сжимал штурвал – так хотелось атаковать их.
– Командир, под нами мост и скопление войск. Штаб приказал разбомбить его, – сказал Никифоров, на миг прервав передачу данных.
– Ху…м, что ли?
Оба члена экипажа засмеялись.
– Нет. Думаю, вторым вылетом. Взять полную нагрузку и… Справимся?
– Не знаю, я истребитель. Не бомбил никогда. Попробуем.
Мы висели над войсками Вермахта еще минут тридцать, после чего ушли от места прорыва на юг, согласуясь со штабом фронта.
– Товарищ политрук, горючка на исходе, – сказал я особисту.
– Сейчас… Возвращаемся, нам дали разрешение.
Самое сложное – это посадка. К счастью, наблюдение за воздухом взяли на себя члены экипажа, так что отвлекаться мне не пришлось.
– Есть касание, – пробормотал я и стал притормаживать самолет, полностью убавив газ. Когда мы подкатили к месту стоянки, где нас уже ждали топливозаправщик, машина с бомбами и механики, я дал газу, лихо развернулся и заглушил моторы. От штаба к нам пылила полуторка с командованием.
Я последним вылез из машины и встал под ветерком, который остужал мое разгоряченное тело. Гимнастерка, вся в пятнах пота, стала слегка холодить тело. Сильно зачесалась спина, там, где рана. Потянувшись, я под гудение нагнетателя бензовоза и шум бензиновой струи, льющейся в бак, сказал присевшему рядом на снятый парашют Степанову:
– Хорошо-то как!.. Слушай, а нас кормить будут? А то есть охота.
– Не знаю, товарищ старший сержант.
– Будут, товарищ старший сержант, столовую предупредили… да вон уже несут! – поторопился обрадовать