Ветер переменных направлений. Владимир Липатов
через иллюминатор, вроде как из киоска. Пусть очередь с палубы идет. Сухую корочку вином же и запьешь.
– А в туалет?..
Я пропустил вопрос мимо ушей.
– Я беру на себя самый трудный участок: контроль мостика, безопасность движения судна, дисциплину экипажа и дебаты. До Ирбенского пролива дотянем, а в открытой Балтике нам сам черт не брат. Ну как?
Капитан вяло ткнул вилкой в банку шпрот и неуверенно произнес:
– Народ у нас мирный…
Тихий ангел пролетел… Мы одновременно вздрогнули, посмотрели друг на друга и произнесли:
– А Яша?!
Яша, большой снаружи и добрый внутри, со своим обостренным чувством социальной справедливости мог попутать все карты. И тут Вилнис заторопился:
– Володя, уже восемь, я сейчас поеду к врачу на дом, оформлю санитарный отход, шпонку еще надо поставить. Ну, понимаешь…
Я не придал значения этой «шпонке». Мало ли, думаю, может, у одинокой женщины водопровод сломался или мясорубка? Главное, чтоб вернулся.
Закрыв каюту на ключ, мы вышли на палубу.
Капитан прыгнул на причал и побежал к своей машине, а я примкнул к веселому сообществу. Оставив «павших» в носовом кубрике, живые давно уже перебрались на свежий воздух под майское вечернее солнце и разбились на группы по интересам. «Физкультурники» упорно соревновались в прыжках с места на дальность, а «философы» тесной группкой расположились на баке, обсуждая радужные перспективы «винного рейса».
Примкнув к «спортсменам», я безоговорочно выиграл две рюмки и, несмотря на протесты, снялся с соревнований.
– А давай поборемся!
Они уже приступали к вольной борьбе. Я не на их волне, здесь у меня уже давно возник дефицит одиночества. Так бывает: тесно душе и телу, а спрятаться негде. На ходовом мостике – тишина. Самое обитаемое место в море всегда пустынно на стоянках. Включил чайник, присел, свободно положив руки на штурвал. Господи, как хорошо! Здесь – мое пространство. Я выбираю себе в пару молчаливых матросов, всех разговорчивых давно отвадил и не могу терпеть, когда кто-то праздный приходит сюда на ходовых вахтах. В квадрате окна, как в аквариуме, все еще кривлялись немые клоуны. Они боролись на руках, пытались креститься пудовой гирей, задушевно пели… Многонациональные, разные, они никогда не дерутся между собой, нет зла. Иной придет с берега с подбитым глазом, так, может, это жена засветила.
Я отстраненно смотрел на это действо и сам себе уже казался сумасшедшим зрителем в пустом темном зале. И лежала на сердце какая-то горечь: это последний рейс нашего «Четыре ноля», а потом старика – на гвозди. Они, пароходы, без людей так быстро умирают – жизнь уходит мгновенно. Это чувствуется даже на большом ремонте – звонкая тишина и нежилой запах. Мне всегда их жаль.
Я и сам собирался прощаться с профессией, так совпало. Не сложилось: тридцать семь лет – и все как-то ушло, исчезло… нет блеска в глазах. Когда-то я думал, что все смогу, и вот – без шансов.
К двадцати одному пришел главный капитан колхоза – мелкий, с виду бравый