Локальный конфликт. Александр Марков
что-то неразборчивое, когда их расспрашивали.
Рота заняла оборону, прикрывая выходы из села, но боевики молчали. Если они захотели выбраться, то остатки роты могли задержать их минут на пять, от силы – на шесть, после чего десантников смяли бы. Но им повезло. Боевики никуда уходить из села не хотели. А потом подошло пять танков из мотодивизии генерала Кормушина, чуть позже – бронемашины и пехота. В окружении своих конотопцам стало не так одиноко.
Если б не приступ ясновидения Лангова, федералы узнали бы о том, что в село вошел отряд Лабазана Егеева, на день-другой позже, а за это время боевики могли обжиться, и тогда выкуривать их из села стало бы гораздо сложнее…
Выходит, что лейтенант тот многим сохранил жизнь… Выходит, что… когда его извлекут из покореженной бронемашины, ждут его торжественные похороны с оркестром, салютом и почетным караулом…
Лабазан Егеев именовал себя генералом, но под его началом, даже в самые удачные для него времена, было не более тысячи человек, теперь же примерно вдвое меньше, так что на генеральские погоны он претендовать никак не мог, но так уж издавна повелось, что любой разбойник с большой дороги, который называет себя борцом за справедливость и свободу своего народа, приказывает всем, чтобы к нему обращались с почтительностью, не соответствующей его настоящему статусу. Даже командир шайки, состоящей из тридцати головорезов, крест-накрест опоясанных пулеметными лентами и увешанных гранатами, все равно будет требовать, чтобы его называли генералом.
Из-за места действия изменяется лишь доминирующий цвет формы у рядовых членов отряда, то он черный, то желтый, то белый – в зависимости от того, происходит заварушка в Африке, в Латинской Америке, Азии или Европе. Чтобы подтвердить свои полномочия и звание, такой самозваный генерал начинает придумывать знаки отличия собственной, пусть и немногочисленной армии, устав и традиции. Но обычно через какое-то время все заканчивается ожиданием у стенки автоматной очереди. Редко кто отступает от этого сценария.
Кондратьев, рассматривая село в бинокль, все никак не мог вспомнить – чем же оно славилось до войны. А ведь считалось селом очень богатым. Село насчитывало домов триста. Многие из них построены недавно. Кирпичная кладка была совсем новая, ярко-красная, почти не потускневшая. Кое-где дома и вовсе стояли недостроенными, а рядом с четырехугольными коробками, смотревшими на мир через пустые оконные проемы, похожие на глазницы облизанного разложением черепа, лежали кирпичные штабеля, стопки досок, металлические листы, шифер, бетономешалки, корыта. Село напоминало дачный поселок, который еще не успел до конца обустроиться, – участки, что ли, раздали несколько лет назад? Может, причиной всему был финансовый кризис, заставивший многих пересмотреть возможности в сторону уменьшения своих запросов, поэтому пришлось срочно вносить коррективы в проекты строительства? Или хозяев подстрелили во внутренних разборках? Тогда