Право на убийство. Сергей Бортников
К.
Только там отец-командир изволил сообщить две новости, одну – не сразу оцененную нами как следует, зато вторую – совсем хорошую. Мы узнали, что нам предстоит служить в морской пехоте, но что в части функционирует горячая баня, куда нам и надлежит проследовать.
Обрадованные призывники рванули в баню; вот так, в клубах пара, чувствуя, как воскресает каждая клеточка промерзшего тела, и началась служба…
Я тогда еще, естественно, не знал, что в моем личном деле военспецы-секретчики намалевали массу всяких знаков и допусков, наставили «птичек» и прочих закорючек. Это означало, что меня можно использовать в самых секретных войсках, возлагать на меня всевозможные рискованные задания и вообще использовать на все сто где угодно и как угодно. На земле и под ней, на суше и в море. Как же иначе? Происхождение: из рабочих и крестьян. Кандидат в мастера спорта по плаванию и боксу. Неплохой биатлонист. Аттестат на 4,5. Отменно здоров. А то, что забияка и фарцовщик – писать в личных делах было не принято; впрочем, возможно, и это было как-то зашифровано и отнюдь не мешало моему использованию.
Но это так, теория, а надо проверить человека на практике. Истинное лицо человека нагляднее всего проявляется где? Правильно, в экстремальных условиях. А служба в наших доблестных Вооруженных Силах и есть самая настоящая сплошная экстремальная ситуация длиной в два-три года. И в первую очередь здесь проявляются отнюдь не добродетели человека, а его пороки. Например, драчливость.
Первым под руку мне попал сержант, слишком настойчиво предлагавший почистить ему сапоги. Вместо обуви я начистил ему рыло. Ночью «деды», как водится, устроили мне темную: накрыли спящего шинелью и как следует отдубасили сапогами…
Под одеялом в это время лежал мешок со списанным обмундированием, а я неистово стонал и смачно матерился под кроватью. О всевозможных экзекуциях, практикуемых в Советской Армии, меня неоднократно предупреждали на гражданке знакомые дембеля.
Утром рота была немало удивлена, когда рядовой Семенов за сорок секунд оделся и встал в строй, – ведь по всем неписаным армейским законам он должен был не подниматься с кровати еще как минимум неделю.
Жаловаться я не стал, сопли не распускал, поэтому быстро удостоился доверия со стороны старослужащих и лично сержанта Трофимова. Мне, зеленому салаге, иногда стали позволять неслыханные вольности – например, находиться в ленкомнате у телевизора после отбоя и даже отхлебывать иногда глоток-другой из фляги «дембеля», в которой, разумеется, находилась вовсе не вода.
В те застойные годы в армии еще служили настоящие «деды». Их слово являлось законом не только для «молодых» солдат, но и для всех взводных. Да что там желторотые лейтенантики? Ротные и то прислушивались к голосам этих славных воинов! Короче, продолжалась славная традиция «цукания», против которой взбунтовались некогда кадеты Александровского училища; давно это было, но смысл прежний… «Деды» были суровы, но справедливы, того, что десятилетием спустя называли «дедовщиной»,