Павел Первый. Николай Энгельгардт
заметил граф Шуазель, – Он обнаружил такое знание искусств, которое могло только сделать его похвалу более ценной для художников. Я могу это засвидетельствовать, потому что король… – он внезапно остановился и, закрыв руками лицо, прошептал: – Ах! То был король Людовик XVI! – повелел мне сопровождать графа Северного в его посещениях мастерских, – докончил, открывая лицо, граф. – В особенности он осмотрел с величайшим вниманием мастерские Грёза и Гудона.
– В наших лицеях, академиях, – сказала принцесса Тарант, – своими похвалами и вопросами Павел Петрович доказал, что не было ни одного рода таланта и работы, который не возбуждал бы его внимания, и что он равно знал всех людей, знания или добродетели которых делали честь их веку и их стране. Его беседы и все слова, которые остались в памяти, обнаружили не только весьма проницательный, образованный ум, но и утонченное понимание всех оттенков нашего языка. Это было общее мнение.
– Во время придворного бала в Версале, – в свою очередь рассказал князь Куракин, – толпа придворных окружила короля. Тут же находился цесаревич, и на замечание Людовика XVI, что их теснят, великий князь сказал: «Извините, ваше величество, я в эту минуту считал себя за одного из подданных ваших и, подобно им, находил, что, чем ближе к вам, тем лучше».
Улыбка восхищения появилась на устах старых куртизанов, так был в стиле Версаля этот утонченный образец лести, напомненный Куракиным.
Опять помолчали, погруженные в сладкие воспоминания.
«Бриллиантовый» князь воспользовался минутой, чтобы перевести беседу на события дня. Лица всех выразили крайнюю озабоченность.
– Знаете ли вы, князь, – сказал Шуазель, – кому, собственно, ваш брат обязан немилостью? Граф Федор Головкин сумел представить планы Роберта Вуда своекорыстными…
– Граф Федор? Якобинец? Приятель Платона Зубова? А!… – слегка вскрикнул пораженный князь. – Да, да, – обращаясь к нунцию, продолжал он, – все Головкины – якобинцы. Но неужели вы не могли бы разъяснить вашему брату Юлию, приобретающему столь сильное влияние на императора, что наше общее дело – борьба с якобинством и восстановление потрясенных революцией основ общества – может пострадать, если происки таких лиц, как Федор, увенчаются успехом?
Молчавший до сих пор нунций пожал плечами.
– Мое влияние на брата ограниченно, – сказал он. – Тем более что он всецело поглощен орденом и своей женитьбой на вдове Скавронской.
– Он женится на Скавронской? На племяннице покойного Потемкина? И государь соглашается на этот брак?
– На днях графиня Скавронская, невеста моего брата, будет принята при дворе и даже включена в число особ высочайшей фамилии.
– Невероятно! – изумился князь Куракин. – Все, что связано с именем Потемкина, до сих пор было ненавистно императору! Графине пришлось покинуть столицу… А теперь!..
Нунций не сказал ничего на последнее восклицание князя, при всей придворной опытности сбитого с толку на этот