Павел Первый. Николай Энгельгардт
с ней, – настаивал Куракин, озлобленный на то, что фантастическое решение старой монастырки губило все его надежды на завтрашний день.
– Если это сделал, то, вероятно, слуга, а не господин. Этот презренный Iwan способен именно на такую лакейскую выходку! Но… довольно об этом, князь! Мое решение вам известно, оно неизменно. Ибо это – мой долг. Дорогой граф, – обратилась она к Шуазелю, – вы хотели посмотреть мои рисунки, чтобы исправить погрешности вашим несравненным карандашом…
III
СЕРДЦЕ ФРЕЙЛИНЫ НЕЛИДОВОЙ
– Дорогая mademoiselle, – сказала, поднимаясь, принцесса Тарант. – Теперь я оставлю вас. Князь, – обратилась она к Куракину. – Вы не откажетесь проводить меня к госпоже Делафон?
– О, да, принцесса, я должен засвидетельствовать свое почтение высокой начальнице и воспитательнице прелестных монастырок! – отвечал князь.
Начались взаимные реверансы и поклоны.
– Идемте, князь, припомним былое прекрасное время с госпожой Делафон!
С этими словами старая статс-дама Марии-Антуанетты удалилась из покоев фрейлины Нелидовой.
Екатерина Ивановна между тем, передвигаясь быстро и неслышно на высоких каблучках, собрала рисунки и карандаши и все это представила на суд Шуазеля.
Это были виды различных мест: Павловска, Гатчины, Петергофа и Царского Села, пасторальные сцены к идиллиям французских поэтов и несколько изображений императора Павла Петровича в домашней обстановке.
Шуазель рассматривал с улыбкой неизменного восхищения рисунки и рассыпался в самых утонченных комплиментах.
Нелидова предлагала ему карандаши, но Шуазель отстранял их, уверяя с полной искренностью, как казалось, что поправлять в этих прелестных рисунках решительно нечего.
Он передавал рисунки нунцию, который с самыми разнообразными ужимками немой адорации на подвижном лице каждый раз, взглянув на бумагу, кланялся художнице.
Это привело Екатерину Ивановну в детский восторг. Забыв все горести, она весело улыбалась. Один из рисунков особенно заинтересовал графа. Он изображал лунную ночь, стремительно текущие воды реки, темные деревья над ней и обломленную колонну на берегу. В то время как другие рисунки с тщательной тушовкой и вырисовкой всех мелочей, казалось, были начерчены перышком беззаботной колибри, в этом изображении проявилась неожиданная сила скорбного выражения и движения.
– Это прекрасно! – сказал нунций.
Но Екатерина Ивановна поспешно взяла из его рук рисунок. Брови ее свелись, и опять набежала морщинка между ними.
– Ах, как попал сюда этот рисунок! – сказала она. – Это изображение ужасного призрака моего несчастного детства! Ses eaux si bien ombragées d'arbre toufus qui effrayaient mon enfance!.. Это река в смоленском селе, нашем, Климятнине, с глубокими, черными стремительными водами, с мрачными старыми, тенистыми деревьями. Мне рассказали о духах, живущих в черной воде… Как это? Водяники, седые, злые старики и девушки с зелеными волосами, которые завлекают прохожих и топят их… И там была еще одна