Осенний призрак. Монс Каллентофт
но тела больше нет. И я пытаюсь вспомнить, как же я оказался здесь, но все, что я помню, это ты, мама, и то, как я покачивался в такт твоим движениям, совсем как в этой воде.
Сколько еще я здесь пролежу?
То, что я отражаюсь в этой воде, жестоко, безжалостно. Но я вижу в ней свое лицо с его острыми, правильными чертами, ноздри, одним своим движением наводившие на людей страх.
Что это было, гордость?
Значит, я гордый?
Или все уже позади, все успокоилось?
Я могу плавать хоть тысячу лет в этой холодной воде и одновременно быть господином над всеми этими землями, это прекрасно.
Но надо загнать косулю и ловить зайцев.
А люди рано или поздно должны покидать окружающую их свою теплую, безопасную воду. И новые дни должны родиться, а я должен во всем этом участвовать. Всем владеть.
Я буду лежать здесь и смотреть на себя, на мальчика, каким я был.
И я буду делать это, даже если испугаюсь. Я узнал только сейчас, что боюсь смотреть в лицо этому мальчику. Бьющий в глаза свет открывает ему мир толчками, напоминающими испуганный лай собаки.
9
Лето 1969 года, Линчёпинг и его окрестности
Мир похож на кинопроектор, включенный при помощи глаз, потому что когда глаза закрыты, изображение отсутствует. И мальчик в четыре года начинает чувствовать свои собственные глаза. Глубокие, синие и огромные, как глыбы, они посажены на идеальном расстоянии друг от друга на черепе восхитительной формы. Йерри понимает, что можно делать с этими глазами. Их можно широко раскрыть, и тогда случаются самые удивительные вещи, например воспитательницы в детском саду могут позволить ему делать то, что он захочет.
Его мир по-прежнему прост. Что знает он о том, что именно в этот день на тропические леса обрушились тонны напалма и «агента оранжа»[19], и люди в ужасе забились в пещеры глубоко под землей в ожидании, когда огненное желе проникнет и туда, чтобы уничтожить их.
Для него теплое – это теплое, а холодное – холодное, и выкрашенная черной краской медная труба, торчащая из красной шершавой деревянной поверхности, настолько горяча, что обжигает ему пальцы. Но это не опасно, это приятно и порождает в нем чувство защищенности, и в то же время наводит на него страх, потому что тепло напоминает ему о том, что все когда-нибудь закончится.
Многое происходит в этой жизни: ездят автомобили, ходят поезда, сигналят лодки на Стонгоне[20].
Он лежит в саду у своего деда и вдыхает запах травы, глядя на свои зеленые колени. Вечерами, когда налетают комары, дедушка ставит на землю ярко-голубой таз. Вода в нем теплая, а воздух вокруг холодный. А потом мальчик снова убегает от ревущего монстра, поглощающего растительность и источающего резкий запах. Папа потеет, когда ведет его. Ножи кусают мальчика за пятки, а широкая черная пасть извергает срезанную зелень. Но это не игра, и даже глаза мальчика не могут разжалобить отца. Папа разворачивает монстра и гонит сына по саду с криком: «Ну, сейчас я отрежу тебе ноги, я отрежу тебе ноги!» И мальчик убегает к лесной
«Агент оранж» (
Стонгон – река в окрестностях Линчёпинга.