Кровь и молоко. Катерина Райдер
признался, что Лондон его не впечатлил, но он бесконечно влюбился в Эдинбург. Амелия была немногословна, она больше слушала, нежели рассказывала о себе. Но упомянула, что одной из самых глубоких её страстей является литература.
Американец больше не поднимал тему детектива Байрона и инцидента в здании суда, свидетелем которого стал. Говард была ему благодарна за тактичность и по-настоящему приятно проведённое время.
Когда молодые люди вышли на улицу, мужчина предложил леди свой экипаж, дабы тот доставил её домой. Амелия вежливо отказалась.
– У меня в Лондоне ещё дела, но я премного благодарна за заботу.
– Уверены, что моё сопровождение не понадобится? – учтиво спросил Томас, явно не желающий прощаться столь скоро.
– Абсолютно, мистер Рэнделл.
– О, прошу, столь официальное обращение разбивает мне сердце! Томас, просто Томас…
Амелия загадочно улыбнулась и утвердительно кивнула.
– Я увижу вас снова? – протягивая леди руку, оставляя на женских пальцах чувственный поцелуй, спросил американец.
– Лондон не так велик, как может показаться, – мягко ответила Говард, не спеша разрывать прикосновение. – Думаю, мы ещё свидимся.
Рэнделл чуть более ощутимо сжал хрупкую ручку в своей ладони, в последний раз коснулся проникновенным взглядом миловидных черт и отступил на шаг назад в прощальном поклоне.
– А пока я сохраню ваш образ в своих воспоминаниях. Даже если вы будете против.
– Я не против, Томас… – словно пробуя имя джентльмена на вкус, без улыбки, ответила Говард.
Рэнделл сел в карету. Воздух рассёк хлыст, лошадь дёрнулась, и экипаж тронулся, оставляя девушку один на один с не знакомыми прежде ни её сердцу, ни разуму чувствами.
Глава 8
«Вот видишь ты, не мы одни несчастны,
И на огромном мировом театре
Есть много грустных пьес, грустней, чем та,
Что здесь играем мы!»
В редакцию Амелия вошла, вновь придавленная к земле тяжестью обстоятельств, в которые угодила с пьяной руки отца. Сегодня здесь было куда спокойнее, нежели в прошлый раз, сказалось окончание рабочего дня. Джозеф сидел в главном помещении спиной к двери и, бурно жестикулируя, эмоционально спорил с коллегой.
– Если мы это напечатаем, то посеем панику! – повысив голос, заявил журналист.
– Люди должны знать, что на самом деле творится на Брод-Стрит, это сплотит их! – столь же резко отозвался мужчина, стоящий у окна.
– Сплотит? Нет, друг мой, напротив! Это лишь усугубит ситуацию! Ты слышал, что болтают в высших кругах? Что Брод-Стрит стоит выжечь дотла вместе с заболевшими!
– Прошу прощения, – нарушая беседу, подала голос Амелия, но лишь оттого, что собеседник Фостера её заметил.
Джозеф обернулся. Несколько секунд на его лице ещё царило возмущение, но вскоре взгляд смягчился, а уголки губ дрогнули, даря любовнице