Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта. Наиль Рашидов
Разгадка обнаружилась позднее, когда уже на острове мы сели в вездеход и приехали к военным связистам, расположившихся на западной части острова, где, как оказалось, постоянно идут дожди, и в шутку они назвали это место «Гавайи», так и закрепилось. Эти офицеры отнеслись к нам радушно и настолько приветливо, что сразу же стали показывать нам карты Аляски, но к тому, что мы из самой Москвы, отнеслись с полнейшим равнодушием, уж очень далеко. Я подумал, что, если бы мы сообщили им о том, что мы из Квебека, что недалеко от залива Святого Лаврентия, результат был бы тем же. И все же один из них спросил меня: «Наиль, а вы были в Свердловске? Говорят, там большой город, один асфальт кругом…» Им платили большие надбавки, в том числе и «за дикость», и, вероятно, последняя не была случайной.
Но все это, как и спуск на птичий базар, было позднее, а пока, преодолев пролив Лонга, мы благополучно приземлились на Врангеле, совсем недалеко от почты. Увидев синий ящик для писем, я захлебнулся от ощущения территориального императива СССР. Вокруг нас простиралась тундра, впереди – полярная станция «Ушаковская». Станция представляла собой ряд бараков и небольших невзрачных домиков на фоне уходящих вдаль сопок. Нас разместили в одном из таких домиков, накормили на «камбузе». Здесь я познакомился с эскимосом Омелькотом. Он вбежал на камбуз и прокричал: «Там кашалота прибило к косе, если хотите, можно посмотреть!» – и показал направление. Наши так устали, что это не нашло отклика в их душах, и они завалились спать. Но я не хотел «делать дормир» и, взяв свой «Зенит-М» с прыгающей диафрагмой, побежал в указанном направлении. «Это километров семь по берегу», – сказал Омелькот. Была полярная ночь, солнце было в зените, природа была снисходительна и демонстрировала полный штиль. Ноги несли меня, и сердце билось, я воображал себя Кипчонго Кейно, кенийским стайером, но, добравшись до косы, я обнаружил пустыню: никакого кашалота не было, а тишина давила на уши урбанистического путешественника. Может быть, Омелькот пошутил? Но не успел я подумать о шутнике Омелькоте и своеобразии эскимосского юмора, как неожиданно погода изменилась и я оказался в плотном тумане, настолько густом, что на расстоянии протянутой руки я уже ничего не видел, в поле зрения оставались мои кроссовки и ягель. Я повернул назад и вспомнил слова Ф. Б.: «Если через четыре часа вы не вернетесь, мы начнем поиски». Я, как в сказке, все шел и шел в тумане, время уже истекло, и я понял, что хожу по кругу. В это время надо мной раздался резкий и пронзительный смех: «Ха-ха-ха!». Затем он повторился. «Это всего лишь пересмешник, такая особенная чайка – пересмешник», – подумал я и вспомнил «Ворона» Эдгара По. Становилось тревожно, и я стал искать подходящую ложбинку, где бы я смог передохнуть и переждать туман. Неожиданно справа раздался шквал аплодисментов. Я был ошеломлен. Такое я слышал только по телевизору и только на съездах ЦК КПСС. Как и с пересмешником, оглушительные аплодисменты опять повторились справа. «Рановато для сенсорной депривации», – подумал я и не очень решительно направился навстречу слуховой галлюцинации.