Два господина из Брюсселя (сборник). Эрик-Эмманюэль Шмитт
ребенка! Да, еsibisce[9] свой громадный живот, будто королева, разъезжающая в карете. A quarant’anni![10]
На этот раз не было объявления в «Ле суар» – дядюшка, оплативший публикации, тот, что некогда обеспечил им свадьбу в замечательном соборе Святой Гудулы, только что отдал богу душу.
Тем не менее Жан и Лоран, предупрежденные Анжелой, попали в часовню на обряд крещения Давида.
Площадь Жё-де-Баль, где каждый день с утра кипел блошиный рынок, уже опустела; на мокрой брусчатке повсюду валялись затоптанные обрывки газет, набивка драных кресел, сломанные плечики, сплющенные картонные коробки, щербатые миски. Пока припозднившиеся торговцы загружали нераспроданный товар в фургоны, две чернокожие женщины запихивали приглянувшиеся им брошенные вещи в пластиковые пакеты, старик в спортивной куртке и рыбацких резиновых сапогах тоже подбирал остатки, делая вид, что случайно проходил мимо.
Перед церковью из темно-красного кирпича Жан и Лоран спрашивали себя, что они здесь забыли. Их привела скорее привычка, чем подлинный интерес. Эта игра их больше не забавляла.
Хотя долгие годы они осуждали Эдди, теперь их неодобрение обратилось на Женевьеву. Почему она бездействовала? Почему вместо того, чтобы избавиться от своего гнусного мужа, вновь отдавалась ему? Или она патологически слаба, или до сих пор любит его, что также свидетельствует о патологии. Так как они не знали, что предпочесть – слабость или мазохизм, им хотелось бежать от заколдованного круга брака. Что у них общего с этой парой? Больше ничего. На пороге церкви они дали себе слово, что в последний раз проявили интерес к Эдди и Женевьеве. С них довольно!
Они вошли в церковь Пресвятой Непорочной Девы, которую также называли испанской, потому что здесь собирались иммигранты, выходцы из испаноязычных стран. Непонятная архитектура, желтые стены и свисающие с потолка светильники больше напоминали школьную столовку, чем место отправления культа. Обогнув вазы с букетами из искусственных цветов, они заняли обычное место, вглядываясь в оживление вокруг темного деревянного алтаря.
Женевьева разительно переменилась. Она помолодела лет на десять и стала выше на двадцать сантиметров. Миловидная, элегантная, несмотря на простоту своего наряда, она с явным трепетом прижимала к груди ребенка. Чуть поодаль стоял мрачный, плохо выбритый Эдди; напружинившись, как сторожевой пес, он с неприязнью бросал взгляды на приглашенных; в отличие от предыдущих церемоний он не хорохорился.
Когда сзади скрипнула дверь и чья-то тень скользнула в правый придел, симметричный тому, где находились Жан и Лоран, они почувствовали, что назревает нечто.
Темноволосый, типично испанского вида мужчина вжался в скамью, стараясь остаться незамеченным.
Церемония началась.
Женевьева, широко улыбаясь, время от времени оглядывала закоулки церкви, посматривая то вправо, то влево. Ее поведение означало, что она догадалась о появлении незнакомца, но не видела его. На миг она подняла повыше маленького Давида, чтобы его можно было видеть издалека.
Испанец
Выставляет
В сорок лет!