Скатерть Лидии Либединской. Отсутствует
реплику, как жалюзи с грохотом падает и из окна каюты со зловеще-иронической улыбкой и скрещенными на груди руками обнаруживается Корней Иванович. Немая сцена, продолжающаяся несколько томительных секунд. Пароход продолжает нас нести мимо днепровских берегов. Молчание, невыносимое для всех, кроме К.И., который явственно этим наслаждается, пытается нарушить Абраша Гурвич. Он пытается сделать вид, что ничего серьезного не произошло, и с прежней солидной интонацией, которая сейчас стала смешной, продолжает:
– Но при всей вульгарности его построений у него есть некоторая примесь таланта…
А.Н.Толстой. Сер. 1930-х
Смущение сдавливает его глотку, слова произносятся со скрипом, и он останавливается на полуслове. Тогда К.И., насладившийся всем происходящим, говорит любезно-иронически:
– Пожалуйста, пожалуйста, сам неоднократно бывал в таких положениях.
«Умные» евреи молча прошли мимо его окна. Валя Герасимова, стоявшая рядом со мной у перил и бывшая со мной свидетельницей этой сцены, спрашивает:
– Ну, Корней Иванович, зачем это вы показались? Ну прошли бы они мимо. Ну что вам?
– Я ужасно не люблю, когда обо мне за глаза говорят плохое. Предпочитаю, чтобы правду-матку, – он сказал это иронически. – Плохое обо мне – говорили при мне.
Однажды накануне какого-то парада я взял билеты на трибуну для ленинградских писателей. Я жил в центре на ул. Рубинштейна (б. Троицкая), и всем было удобно брать билеты у меня. Я их оставил в вестибюле, у нашего швейцара, очень толкового уже пожилого мужичка, которого мы все звали Лука, т.к. в своих интонациях он имел сходство с горьковским Лукой. А.Н.Толстой заехал за билетами и, подойдя, сказал Луке:
– Мне билеты оставлены?
– Пожалуйста! – сказал Лука, быстро оглядев его и роясь в конвертах. – Лев Николаевич будете?
– Почему Лев Николаевич? – опешил Толстой – Я Алексей Николаевич.
– Братец будете? – с успокоительной интонацией произнес Лука.
На это Алексей Николаевич ничего не ответил, взял билеты и ушел.
В.Ермилов[18] пьяным пришел домой вместе с Павленко[19] на Лаврушинский. Павленко пытался доставить его наверх по лестнице. Сели в лифт. По дороге лифт испортился. Ермилова оставили и вызвали жену его вести домой. Но жена не смогла его вытащить и оставила в лифте. После 12 везде погасили электричество, и часа в 4 ночи Ермилов очнулся, лампочка чуть-чуть освещала окружающее. Ермилов увидел сетку и почувствовал себя запертым в клетку. Испугавшись, начал выть звериным голосом. Все спали: пока сбежались, он чуть не сошел с ума.
Наконец пришла жена и увела его домой.
Петр Павленко. Сер. 1930-х
Бунин был, как большинство писателей, либерал, чуть ли не социалист, но он постоянно подчеркивал чистоту своей крови, происхождения, но делал это деликатно.
Свирский[20] рассказывал, как Бунин читал «Анну Каренину», перечеркивал, исправлял.
– Что Вы делаете?
– Сокращаю, слишком растянуто. Можно превратить в маленькую повесть.
Павленко говорит про
Владимир Владимирович Ермилов (1904–1965), литературовед, критик, бывший член правления РАППа.
Петр Андреевич Павленко (1899–1951), писатель, лауреат нескольких сталинских премий.
Алексей Иванович Свирский (1865–1942), писатель, автор детской повести «Рыжик».