Огонь и ветер. Иар Эльтеррус
научился.
– Н-да, – протянул Ри. – Когда-то, давным-давно, я считал тебя мямлей, помнишь?
– А как же, – кивнул Ит. – Смешно было, верно? Молодые и глупые.
– Не сказал бы. Ит, вот только как это получилось, что сейчас ты оказался сильнее нас всех? Это ведь действительно так.
– Не вешай на меня заслуги, которых я за собой не чувствую совершенно, – Ит поморщился. – Я ни разу не сильнее. Тебе просто так кажется.
– Да ладно, – отмахнулся Ри. – Как это – не сильнее?
– Ну, вот так.
– Как – вот так? Кто меня чуть ли не за руку водил полтора года, когда у меня крыша поехала? Кто Рыжего с наркотиков сдёрнул? Кто последние пять лет за Берту борется, как не знаю что? Ит, перестань. Это всё делал ты… и я тебе благодарен. Если бы не ты, мы бы сдохли. Все трое.
– Не очень много у меня получилось, – Ит потёр виски. – Тебя одного мне до сих пор отпускать куда-либо страшно, а ну как руки на себя наложишь? У Скрипача осенью крыша едет, плохо ему, и ничего не могу сделать… А Берта… Берта четыре года на одной ноге – и сейчас, судя по анализам, на одной ноге ей ходить осталось максимум шесть месяцев.
– Она не говорила… – прошептал Ри.
– Она и не скажет, – Ит опустил голову, плечи его поникли. – Слишком сильная, чтобы сказать. И гордая. Не смог я ничего сделать, Ри. Метастазы в лёгких. Врач сказал, что от пяти до семи месяцев.
– Когда сказал? – севшим голосом спросил Ри.
– Неделю назад. Теперь ты понимаешь, почему я могу поехать только на два дня?
Ри кивнул. Ит стоял перед ним неподвижно. Ри положил руку ему на плечо.
– Держись, – прошептал он.
– Ненавижу это слово, – поморщился Ит. – Никчёмное, пустое. Ты ведь понимаешь, откуда это всё на самом деле?
– В смысле?
– Они нас всё-таки убили, – Ит покачал головой. – Ну или почти убили. Ещё немножко, и убьют уже полностью.
Катер подходил к берегу, и надо было поторопиться – на причале толпился народ, стоявший в очереди на посадку. Подхватили рюкзаки, перепрыгнули на мокрые доски пристани, расплатились – теперь ввели новую систему, платить надо было не на входе, а на выходе. Пробрались сквозь толпу и вскоре уже стояли возле уродливого бетонного забора. Могилы «нехристей» от посторонних глаз городское управление предпочитало прятать.
…Серо-чёрный гладкий камень, с которого улыбается своей замечательной улыбкой Кир. Камень мокрый, и поэтому кажется, что он улыбается и плачет одновременно.
«Кир, Кирушка… Как же было хорошо, родной, когда ты был с нами, и как же плохо теперь, без тебя. Но хорошо, если слово «хорошо» тут вообще уместно, то, что на твою могилу мы хотя бы можем прийти, а вот на могиле Фэба я не был лет восемьдесят. Или больше? Сбился со счёта, дурак старый, но давно не был, и тоскую, как я тоскую – и по тебе, и по нему… Ты был таким добрым, таким замечательным, ласковым, понимающим. Ты оказался мудрее и прозорливее всех нас, и как ты берёг нас, скъ`хара,