Будущее. Дмитрий Глуховский
прежде чем нагрянула полиция, прежде чем эту квартиру нашел дублирующий состав шрейеровских чистильщиков. Увести туда, где нет камер наблюдения, где не будет посторонних глаз, где я смогу остаться с ней наедине.
– Твой голос… Мы знакомы?
– Простите?
– Я знаю твой голос. Кто ты?
У нее язык заплетается, и на ногах она еле стоит, но тем лучше для меня. Переупрямить пьяного – непростая задача, зато потом мне предстоит тащить ее через места, кишащие всяким сбродом, и пусть лучше случайные свидетели верят мне, а не ей.
– Мы не знакомы.
– Почему ты в очках? Сними очки, хочу на тебя посмотреть.
Есть ли тут камеры? Успели ли они нашинковать камерами квартиру Рокаморы и изнутри? Если да, у них будет неопровержимое доказательство того, что я здесь был.
– Я никуда с тобой не пойду. Я вызываю полицию…
Блефует. До сих пор не вызвала – и сейчас не вызовет. И все же я оголяю глаза. Я не боюсь, что она меня узнает: во время нашей позавчерашней операции я так и не снял маски, хоть она и натерла мне душу до волдырей.
– Я тебя не помню, – задумчиво говорит Аннели. – Не помню лица. Но голос… Как тебя зовут?
– Эжен, – отвечаю я; нужно уже перехватывать инициативу. – Что случилось? Откуда кровь?
– Уходи. – Она толкает меня в плечо. – Уходи отсюда!
Но тут сквозь бубнеж анимированных актеров пробивается, прорастает еще какой-то шум. Еле слышный, тревожный. Голоса! Чье-то перешептывание в этом заброшенном черном ходе. Если бы я не ждал его, если бы не встретил тех троих в лифте, мое ухо нипочем не уловило бы его, этот инфразвук. Но я ждал.
– Тихо! – приказываю я Аннели.
Шорох шагов – мягкие подошвы, кошачьи лапы – замирает.
– Тут вроде. – Сиплый голос вползает в дверные щели. Так. Так-так. Так-так-так.
Подкрадываюсь к двери – к висящей на одной дохлой петле двери, которую мы же сами накануне высадили, – и приникаю к глазку. Черно. Вспоминаю: мы его заклеили снаружи. Прекрасно.
– Что происходит? – спрашивает у меня Аннели.
– Спокойно, – говорю я себе.
Мерзким старческим голосом дребезжит дверной звонок – звук до того неуместный в новом мире, что я не сразу понимаю даже, что он имеет отношение к этому моменту, к этой квартире, что он раздается сейчас и здесь, а не пятьсот лет назад в мелькающем на фоне нашей драмы историческом кино.
– Молчите, – предупреждаю я Аннели.
Но сразу вслед за звонком на дверь обрушиваются чьи-то кулаки. Стучат так, что я уверен: сейчас она рухнет внутрь; а у меня ничего не готово.
– Аннели!
– Кто это? – кричит Аннели.
– Откройте, Аннели! – За дверью переходят на громкий шепот. – Мы свои. Из партии.
– Из какой еще партии? – Она распрямляется, складывает руки на груди.
– Из п’ртии! Х’сус нас п’слал… За т’бой… – глотая гласные, вступает другой голос – не того ли упыря с переплатанным лицом, который хотел мне п’мочь в лифте? Точно – его.
– Не открывайте… Не вздумайте! – Я хватаю