Грани русского символизма: В. Соловьев и Ф. Сологуб. В. А. Мескин
художественных произведений, публикаций по искусству, я пришел к следующим трем выводам. Вывод 1. Ф.Сологуб был не вполне искренен, когда говорил, что, садясь к столу, он "совершенно" не представляет, о чем будет писать: у него была замысловатая "печка", от которой он танцевал, в смысле, писал, но которую, исходя из своих представлений об искусстве, скрывал. Иными словами, мировидение Ф.Сологуба представляет собой систему сложную, но которая, как всякая другая, обозревается в сравнительно-типологическом освещении. Вывод 2. Соотношением с более изученным мировоззрением и художественным словом такой знаковой для Серебряного века личности, как В.Соловьев, можно лучше постичь художественный мир младшего современника, можно дальше углубиться в этот мир, фиксируя их идей перекличку, перекличку неосознанную, но тем более интересную[1]. Вывод 3. Исчерпывающе постичь сологубовское творчество невозможно, а значит, чувство досады на себя не изжить.
Третий вывод уязвил, второй – увлек, первый – вдохновил, дал основание и смелость уточнить самых близких "шаману-Сологубу", как назвал его И.Анненский, собратьев-литераторов, например, З.Гиппиус, уверенную в том, что он сам далеко не все осознавал в своих творениях:
… воду извлек,
Воду живую он из стены,
Но не увидел, мудрец и пророк,
Собственной истины.
О прозрениях "певца Лилит", демонической "ночной жены" Адама, об аргументах христианствующего "адвоката дьявола", его видении истины, вернее, истин, центральная глава этой книги: "О поэтической философии Ф.Сологуба. Творчество в понимании поэта-мыслителя". Ее мне особенно важно донести до читателя. Думается, что отдельное рассмотрение того, как и из чего складывались философские и художественные взгляды В.Соловьева, может быть интересно, может подводить к некоторым аналогиям, выводам, проясняющим сологубовские искания, его место в символистском раскладе. И, конечно представляя того и другого автора, нельзя было не остановиться на своеобразии умонастроения и духа их эпохи, нельзя было избежать экскурсов в историю культуры.
И еще несколько сторонних рассуждений в предвидении критических оценок "не так", связанных с хронологией, с доказательностью выводов, а главное – с выбором на первый взгляд, так сказать, разно заряженных, отстоящих друг от друга персоналий. Первое. История литературы, систематизация тысяч различных фактов, с необходимостью содержит в себе толику схематизма, она не может писаться иначе как с опорой на осенившие или прельстившие авторов идеи, гипотезы. Эти идеи и гипотезы исследователи прикладывают к истории, выделяя в ней самое, по их представлениям, существенное и отбрасывая случайное. Их вера в то, что эти умозрительные лекала, возникшие на основе объективно-субъективных обобщений, соответствуют истине, может быть более или менее обоснованной. Второе. Символизм неплохо изучен, систематизирован, но и сейчас его эмблемой видится не застывшее пирамидальное, а непредсказуемое вулканическое образование. Многие личности, имевшие отношение к этому направлению, так и не завершили шедшие между ними острые, можно сказать, дуэльные дискуссии в стихах и прозе (до настоящих дуэлей, как известно, дело тоже доходило). Коснуться истины тут очень непросто. Образно говоря, это было единое панно, но – мозаичное, каждая часть этого панно тяготела к собственной целостности, к сохранению своей "самовитости". В начале 1920-х годов К.Мочульский, очевидно, предвидя свойственный всем нам, исследователям, историкам литературы, волюнтаризм, писал: "Наверное, в далеком будущем и для нашей эпохи отыщется изящный синтез. Притупятся противоречия, затушуются контрасты, пестрота сведется к единству, и из разноголосицы получится "согласный хор". Будущий ученый, очарованный гармонией, блестяще покажет "единый стиль" нашего времени. Но как жалко нашей нестройности, нашего живого разнообразия, даже нашей нелепости. И никакая "идея" не примирит нас с превращением в маски тех лиц, которые мы знали и любили.
Сложность и противоречивость – черты нашей эпохи, будем хранить их бережно…"[2].
Опасения литератора отчасти оправдались, но "живое разнообразие" имеет свою силу сопротивления. Творчество Ф.Сологуба в такой степени своеобразно, что, с одной стороны, его просто невозможно не выделить в символистском – вот другое сравнение – хоре, уложить в "единый стиль", с другой стороны, этот хор без него очень не полон. И если допустимо это сравнение, символизма с хором, то Ф.Сологуба можно представить корифеем, старейшиной, солистом. Заметим, многие сологубовские ровесники, литераторы, провозгласившие явление символизма в отечественной словесности, не стали поэтами-символистами, его же дебютанты называли учителем. В заключение скажем так: выше названного солиста в "новом искусстве", Ф.Сологуба, стоит только дирижер, только В.Соловьев.
Глава I. Порубежная эпоха глазами художников, журналистов, ученых-гуманитариев. Творческие искания. Два соло в символистском хоре
Каким путем, куда идешь ты, век железный?
Иль больше цели нет, и ты висишь над бездной?..
Мосты разверзли пропасть поездам…
В.Соловьева нередко представляют как предсимволиста, как предтечу русского символизма. С хронологической точки зрения это правильно, но дело в том, что он существенно опережал свое время. В.Иванов говорил (и повторял), что В.Соловьев первый "определил истинное искусство как служение теургическое" и начал то направление поэзии, которое представляет он и близкие ему литераторы. (Иванов В. О значении Вл.Соловьева в судьбах нашего религиозного сознания // Вл. Соловьев: pro et contra. Антология. Т. 2. СПб., 2002. С. 782). В предисловии к сборнику статей известных исследователей культуры начала XX века В.Соловьев по праву назван ключевой фигурой эпохи (Серебряный век в России. Избранные страницы. М., 1993. С. 4).
Мочульский К. Русские поэтессы // Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты. Томск, 1999. С. 88.