Золотая ослица. Елена Черникова
я понимаю, что именно он мне и нужен. Возвращаюсь домой в тумане надежды и в жгучем ожидании следующего вечера.
Я уже знаю: для замышляемого мною он – идеален. Не только потому что барабанщик из ансамбля. Да-да, вот он, барабанщик. Но у него глаза с прищуром, пушистые ресницы, длинные выразительные губы, веселое выражение носа, сутуловатость, связи с общественностью – часто ходит в большой компании парней, – взгляд ласковый-ласковый… От него уже веет тем самым пороком, моим любимым. Один лишь вопрос: как его взять? Он поддался на мои провокации только до прогулок по окрестностям и умных разговоров о прочитанных книгах. За нами следом топают любопытные бабульки, не наши, а дворовые, – дескать, что там будет. А ничего. Он провожает меня до моего подъезда, даже руку картинно целует – и откланивается. Я не оговорилась: именно откланивается. Эта белокурая бестия превосходно меня чувствует. Никаких тайн: мои желания для него – открытая книга. Он начинает играть. Он забывает выйти во двор. Однажды не здоровается со мной, шествуя мимо с компанией взрослых мальчишек. Я сломала ногу, сижу дома в гипсе, смотрю с балкона на него: он играет в футбол под моими окнами и не поднимает глаз. А поднять на меня глаза – не проблема. Всего-то второй этаж. Но он играет. Моя нога месяц прожила в гипсе. Прогулки наши прервались, задача не решена, душа досадливо болит. Вот-вот и каникулы закончатся, и разойдемся по школам, а я все такая же, неразмороженная. Дался мне этот поцелуй! Я серьезно считаю, что если мужские губы меня поцелуют, то враз куда-то денется и моя неловкость, и неумение кокетничать, и никто не посмеет разговаривать со мной о прочитанной книге – когда мне надо целоваться и обниматься!.. Самое неприятное то, что мне не нужны поцелуйные учителя. Я очень хорошо чувствую все свои будущие телесные проявления. Прекрасно представляю любое движение любой клетки, меня не надо наставлять, я сама кого хочешь научу чему угодно, я чувствую это – как начинающий пианист уже навек влюблен в клавиши и видит свое звездное будущее, – я тоже все знаю и чувствую. Мне бы только – крышку поднимите! У кого ключ от крышки?
Мне нужно разрешение. Персональное. У меня нет времени ждать мужа. Это пока вообще неизвестно кто такой.
Меня сейчас же надо выпустить из тюрьмы, построенной… да, кстати, пока и неизвестно, кто ее построил. В тот год я еще не очень понимаю, сколько стоит и сколько весит семейное воспитание. Ранняя смерть моей матери надолго сделала ее святой в изображении живых членов семьи. Кроме отца, который вообще старался не говорить со мной о покойнице. Отец говорил: вырастешь – разберешься. Все остальные как бы говорили то же самое, но с другим заходом: мать – святая, вырастешь – поймешь. Я не очень-то верила в будущее озарение: я хорошо помнила разбитое об пол зеркало. Святые не бьют зеркал. Почему она не поговорила со мной о мужчинах? Почему посмела умереть, бросив на произвол женской судьбы – да еще с таким грузом семейных отношений! Почему материнство вообще продолжает считаться святым делом? Какой ханжа это выдумал?
Это было