Найти самого себя. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой. Хедвиг Шоберт
нельзя умирать, – сказал он коротко и резко. Как могла эта мысль прийти в голову старой слепой баронессе, которая была наполовину парализована с тех пор, как он ее знал и никогда ни словом не упоминала о смерти? Почему вдруг сейчас она заговорила об этом? – Вы еще необходимы здесь, на земле!
– Мы над этим не властны, дорогой друг, – сказала она и взяла его за руку. – Мы никогда здесь не нужны! Мы совсем ни на что не способны, и можем только терпеливо настойчиво ждать, пока наши силы не иссякнут. И если бы я увидела, что Марта стоит на краю пропасти, как Вы думаете, смогла бы я хоть что-то сделать, чтобы уберечь ее, даже если бы я собрала все свои силы? Кровь ее матери сильнее, чем я.
– Кровь ее матери? – переспросил Грегор в растерянности.
– Ее мать была актриса, – сказала баронесса после некоторого колебания, – и если я хочу поговорить с вами сегодня о моих опасениях, Грегор, Вы не подумайте, что это сплетни. Это от осознания того, что мне осталось не так много времени, чтобы говорить. Нам всем суждено умереть!
– Я слушаю Вас, – сказал Грегор почтительно.
– Она играла в театре, – глубоко вздохнув, старушка начала свой рассказ в медленной старомодной манере, которая ей была присуща, делая многочисленные паузы и выделяя каждое слово. – Она была красива! … Очень красива… Мой сын считал ее небыконовенно талантливой и называл меня «предвзятой», потому что я сомневалась в ее таланте… Эберхард любил ее… больше, чем меня, гораздо больше! … Это была слепая страсть, которая полностью взяла верх над ним! … Но ее кровь была порочной; эта женщина оскверняла наше старое благородное имя… благородное на протяжении веков… ежедневно… ежечасно… но мой сын этого не замечал! … Кто, кроме меня, мог открыть ему на это глаза? … Однако, Эберхард не внял моему предостережению, и в ответ они оба тайно бежали! … Вы только подумайте, Грегор, – он оставил свою мать, которая заботилась о нем, отказавшись от собственного счастья, – тайно… ради этой шлюхи! … Oни забрали с собой оставшуюся часть моего маленького состояния и оставили мне своего ребенка – Марту.
Погрузившись в мысли, фрау фон Нордхайм опустила голову на грудь. Потускневшие черты ее увядшего лица выражали печаль и заботу, но в то же время удивительное спокойствие и ясность, которые говорили о том, что она никогда не знала страсти.
– Я воспитывала Марту, – продолжала она тихо, – как могла, … но нельзя заставить свое сердце любить, и я не люблю дочь моего злейшего врага… я не могу ее любить!
Тут она внезапно в отчаянии заломила руки.
– Что с ней будет, когда я умру? – спросила она упавшим голосом. – Она Нордхайм, я не могу отнять у нее это имя. Но как я могу умереть спокойно, если знаю, что она опозорит его еще больше? Как я cмогу ответить за то, что не смогла заглушить порочные ростки в ее душе? Мы должны признать, Грегор, что любое даже самое лучшее образование бессильно перед природой! То, что скрыто внутри человека, становится явным, как только наступает подходящий момент. Я