Сто оттенков Веры. Талаssа
ушёл из головы. С платформы. Из вестибюля станции. Следующая станция – «Площадь Восстания». Восстания!
…
…Зима была, кажется. Но морозов так и не дождались. Стояло какое-то межсезонье (а для неё – безвременье): ни заморозков, ни оттепелей, ни настоящего снега. Хотя именно сейчас снег шёл. В окно своей кухни Вере был виден небольшой дворик с парой фонарей, ничего толком не освещающих, кроме собственных столбов. В этих конусах молочного света снег тихо кружился, не падая, а пребывая во взвешенном состоянии: почти полное безветрие. Полузаметённая дорожка чьих-то следов (от угла дома к парадной, а может, и наоборот – не различить).
Да, надо бы спать – пока не накрывает второй волной (а за ней могут прийти ещё и ещё – непредсказуемо, неостановимо – как сухой кашель, сотрясающий тело) того, от чего невозможно избавиться, не наговорив на диктофон, не настучав на стареньком ASUSе, не – хотя бы – выкрикнув общим звуком невыносимости в пустоту идеально прибранной квартиры.
Что он там сказал? «Ничем помочь не могу». И еще, профессионально: «Сожалею». И в брови грусть добавил. Потому как в глазах – её и так предостаточно. А так – серьёзный и умный. Маленький и живой, как подросток, только седой. Хотя… Ей было трудновато судить об этом «бывш.психоаналитике», как она его про себя назвала. Два его медицинских образования закончились – на момент их встречи – получением третьего, экономического.
– Отчего же вы бросили и психиатрию, и психоанализ?
– Оттого, голубушка, оттого…
– Что? Не станете отвечать?
– Нет, не стану. На что вам? – грустно протянул Леонид Артемьевич и снова приложился к
рюмке коньяку.
«Значит, и он не поможет», – спокойно подумалось. – «Справляйтесь, голубушка, сами – со своими мыслями и фантазиями». (Вера предпочитала называть их «фантазмами»: были они порой витиеваты и пугающи!)
…
Клик – она открыла Word, клик – папка «сисТема».
Еще клик – создала новый файл.
###
«Ты всё так же учтива и обходительна, отвечаешь на все вопросы стандартно и спокойно, пока “прибиваясь” мозгом к уже – для тебя – исчезающему поведенческому шаблону. Ты начинаешь видеть их (обычное, стало быть, окружение) насквозь. Но это тебе удается только после того, как сама себя ты просветила весьма болезненным рентгенчиком правды. После самовскрытия и самостоятельного – вручную! – выволакивания собственных душевных “внутренностей” на свет.
Они были странных цветов. Чаще чёрного. (Но белый оставался постоянным “фоном”.)
Из непривычного материала сделаны. Преобладали телячья и свиная кожа, по-разному выделанная: от нежной замши, нарезанной на узкие полоски, через крепенькую, как на мягких ремнях, и похожую на нубук, – к суровой аки правда сыромяти. Из кожи были спроворены длинные витые кнуты, от одного взгляда на которые ты холодела.
А уж предназначены, казалось бы, вовсе непонятно для чего. Тем не