Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу. Виктор Сонькин
масштаба в Риме до того просто не было.
Императору Домициану не повезло с историками. Известно о нем в основном из трудов Светония и Тацита, которые писали при императорах следующей династии (Нерво-Антониновой). Переход от Флавиев к Нерве произошел насильственно, преемственность была прервана; чтобы не представлять новую династию узурпаторами, придворные историки были должны изобразить Домициана в мрачных тонах. Так и получилось, что после двух идеальных Флавиев третий неожиданно оказался чудовищем.
Вот характерные примеры. В первые дни своего правления Домициан якобы запирался один на несколько часов и занимался тем, что протыкал мух острым грифелем (один острослов на вопрос, нет ли кого с Цезарем, ответил: «Нет даже и мухи»). Казнил он без разбору и огульно; при нем впервые за долгое время похоронили по древнему и страшному обычаю весталку, обвиненную в нарушении обета девственности. Еще большее впечатление производит личное воспоминание Светония (редкость в его сочинении), относящееся к тем временам, когда Домициан резко ужесточил взимание так называемого «иудейского налога». Император в лучших традициях антисемитизма распространил эту практику не только на открыто религиозных, но и на скрывающих свое происхождение иудеев. «Я помню, – пишет Светоний, – как в ранней юности при мне прокуратор осматривал девяностолетнего старика, не обрезан ли он»[20].
С прижизненной рекламой у Домициана все было хорошо. При дворе принцепса работали поэты Стаций и Марциал; их стихотворения – единственные письменные свидетельства современников о правлении императора. Вряд ли так уж удивительно, что они столь же льстивы и напыщенны, как мрачны и недоброжелательны тексты позднейших историков. Особенно постарался Стаций; он описывает пир, устроенный Домицианом в своем дворце (может быть, тот пир в честь Септимонтия, праздника семи холмов, который упоминает и Светоний). Император подошел к делу с несвойственной ему щедростью, примерно как Борис Годунов у Пушкина:
А там, сзывать весь наш народ на пир:
Всех, от вельмож до нищего слепца;
Всем вольный вход, все гости дорогие.
Конечно, весь этот люд вряд ли удостоился чести посетить императорский дворец; им всего лишь были розданы продовольственные корзины (сенаторам и всадникам – побольше, плебеям – поменьше). Но поэт Стаций был в числе приближенных. «Мне кажется, что я – на небесах, вместе с Юпитером и бессмертными богами… Соседний царственный дом Громовержца [т. е. храм Юпитера на Капитолии] смотрит на нас, остолбенев… здесь Цезарь возлежит вместе с лучшими из лучших, среди тысячи столов».
Дворец Домициана поражал воображение. Обеденный зал – вероятно, тот, который довольно подробно, хотя и сбивчиво, описывает Стаций – был гигантским; в длину и в высоту он превосходил тридцать метров. Стены были украшены тремя ярусами разноцветных колонн. Все вокруг
Пер. М. Л. Гаспарова.