На последнем сеансе. Михаил Ландбург
от профессионалов!»
Пока –
тревожила щемящая мысль: «Между строками подсмотреть умеют многие, а сколько тех, кто умеют между звуками подслушать?»
Пока –
продолжая терзать клавиши, я бормотал: «Не то, не то, не то, не то…»
Пока –
при взгляде на мои записи в нотной тетради не спасала даже древняя максима: «Epistula non erubescit».
Хитрили древние. Блистательно хитрили.
Больше не хотелось есть.
Больше не хотелось пить.
Больше не хотелось слушать птиц.
Больше не хотелось видеть день.
Больше не хотелось видеть ночь.
Больше не хотелось читать Бёлля.
Больше не…
На память пришла журнальная заметка, где сообщалось, что никто не предчувствует свою гибель острее, чем свиньи.
– Господи, неужели я превратился в…? – залепетал я и осторожно хрюкнул.
Прислушался. Прозвучало, вроде бы, не по-свински, и этим утешился.
«Остынь и себя не терзай! – сказал я себе. – Истинное творчество – это не столько умение, сколько проявление свойства, и если оно в тебе есть, то просто возьми и дождись его возвращения. Вот и в кумранских свитках сказано: “Царапину души не изображайте на плоти вашей”».
Опустил крышку пианино. Кажется, опустил слишком резко. Снова приподнял. Попросил у неё прощения. Снова опустил. На сей раз бережно.
«В конце концов, нужные звуки приходили всегда…» – подумал я и даже пропел:
– Эх, раз, ещё раз, ещё много-много раз!..
Махнул рукой, решив, что ничего «много-много» у меня быть больше не может, потому что старость и смерть появляются лишь по одному разу, всего лишь по одному…
Часы показывали 8:15.
Прихватив с собой пустой термос, я спустился на улицу.
Заведение Нисима вклинилось между зданием мебельного магазина и какой-то конторой. По утрам здесь собираются люди, прошлое которых, безусловно, длиннее, чем их будущее. Не самое лучшее кафе в городе, но и не самое худшее. Мне подходит. Во-первых, оно на моей улице, во-вторых, с Нисимом мы давние приятели. У входа справа – стойка и стеклянный шкаф с бутылками сока, минеральной воды, свежими булочками, покрытыми шоколадной гладью. Можно заполучить вино и даже более крепкий товар, который хранится на специальной полке внутри стойки.
В прежние годы в кафе вертелась молодая японка. Она помогала Нисиму и говорила на иврите, который могли понять разве что японцы. С началом в стране экономического кризиса девушку пришлось уволить.
В полупустом кафе пахло свежими булочками, а над стойкой бара светился экран телевизора – депутаты Кнессета обсуждали очередное изменение в законе о социальном обеспечении пожилых граждан.
– Привет, полковник!
Нисим был занят зарисовками –
кота, дремлющего под столом,
кота, возбуждённо поглядывающего на заоконных птичек,
кота, недоумённо исследующего пустую миску,
кота, яростно точащего когти о плинтус.
Отложив рисунки в сторону, Нисим протянул мне руку. Он не возражал против того, чтобы я называл его полковником, хотя в войну Судного дня, командуя танковым батальоном, он был всего лишь майором. Под Суэцем