Чёрная кровь. Ирина Евгеньевна Михайлова
нравилось гулять по небольшому лесу, обросшему со всех сторон домами и участками в шесть соток, нравилось купаться в холодном зацветшем пруду, почти полностью заросшем травой так, что было сложно заходить в воду – ноги утопали в мягкой скользкой жиже и становились мохнатыми от цепляющейся к ним травы. Когда-то я училась плавать в этом пруду. Меня учил отец – отпускал на глубине, и я, хватаясь за воду, с трудом, но выплывала. Сейчас, барахтаясь в воде, я думала о том, что мне делать дальше. Плыть было тяжело, в отличии от моря, где я заплывала до самых буйков, ныряя в солёной воде, которая сама держала, и можно было расслабиться и плыть по течению, куда бы оно ни вынесло. Здесь же, в застоявшемся пруду, требовались усилия, но мне нравились эти усилия – они заставляли двигаться, шевелиться, сопротивляться, а не просто отдаваться воле воды. Наверное, именно эта любовь к усилиям заставила меня отложить на год институт и, когда другие уже выкладывали свои первые взрослые фото с лекций в Инстаграме, я брала телефон только чтобы ответить на сообщения.
Ещё я полюбила велосипед. Могла уехать на целый день и кататься по знакомым и незнакомым дорогам, заезжать в чужие дачные посёлки, каких рядом было очень много. Давно, когда отец мог прожить со мной несколько недель кряду, мы тоже брали велосипеды – с большими колёсами для отца и с маленькими для меня – и выезжали на целый день. Ездили по лесу, по пути останавливаясь, чтобы собрать чернику, отчего все руки и губы становились чёрно-синими. Однажды мы заблудились, хотя отец никогда не признавался в этом. Мы тогда забрели в какую-то чащобу и пришлось идти пешком, везя велосипеды за собой, перелезая через упавшие толстые стволы деревьев. Отец помогал мне тащить велосипед, а я утопала в никогда не просыхающей болотистой грязи. Вышли мы через час таких блужданий на дорогу и ещё через час подъехали к станции. Оказалось, что мы вышли в Виноградово, и до Белозёрской, около которой была наша дача, не меньше десять километров. Пошёл дождь, и эти десять километров мы ехали по мокрому асфальту, разбрызгивая вокруг себя грязь. Отец тогда укрыл меня, и я ехала, закутавшись в большую куртку, пахнущую мужским одеколоном.
Больше мы с отцом никогда не катались. Может, поэтому я запомнила тот день, хотя прошло шесть лет – и мне уже не одиннадцать, а семнадцать. Может, тогда у мамы с отцом всё и разладилось. С тех пор он стал реже приезжать летом, а зимой, в городе, возвращался всё позже и позже.
– Не одичала ещё? – отец стал за лето совсем смуглый.
Он всегда легко загорал – сразу, как только появлялось солнце. Ему даже не нужно было лежать на пляже – достаточно ходить в майке и шортах, чтобы стать смуглым уже через несколько дней. Лицо, руки, ноги, грудь – всё, чего касалось солнце, моментально делалось чёрным. Я никогда не могла так загореть. Моя кожа становилась красной, потом облупливалась, шелушилась и лопалась, оставляя вместо загара большие розовые пятна, которые потом снова сгорали, облупливались и шелушились ещё больше. Ко всему прочему у меня были веснушки, которые