Чёрная кровь. Ирина Евгеньевна Михайлова
ты заслужил? Вон твоя еда, – мама открывает мусорку, где ещё стоят невынесенные бутылки из-под пива, – на, ешь.
Отец садится за стол, обхватывает голову руками. Мама всё-таки кладёт ему еду. Он берёт ложку, но никак не может поднести её ко рту – несколько раз роняет на стол, собирает всё обратно. Он сейчас похож на ребёнка, беспомощно барахтающегося на кровати. Я с ужасом понимаю, что это мой отец.
Мама уже убирает со стола, а он всё сидит над своими макаронами. Почти ничего не ест, только, как в детском саду, размазывает по тарелке.
Через месяц отец станет совсем другим. Он побреется, порезавшись несколько раз, наденет чистую белую футболку. Все бутылки, какие накопились в доме за время его пьянства, вынесет – и больше не будет пахнуть забродившими дрожжами. Он снова будет сильным, только что-то останется в его лице, что уже не поменяется и не сможет поменяться никогда.
Я вспоминаю отца именно таким зимой, когда он оставался дома на три долгих месяца.
. . .
После той субботы, когда я ездила в штаб организации, Макс не писал и не приходил несколько дней. Только в пятницу вечером, когда я уже не ждала, от него вдруг пришло сообщение – «давай на железке через час». Он всегда писал коротко и только по делу, не отвечал на мои бесконечные – «Как дела?», «Что делаешь?», «Как прошёл день?» – как будто это были неважные, ничего не значащие для него вопросы. Никогда не здоровался и не прощался. Просто назначал встречу или писал, во сколько придёт. Он почему-то был уверен, что я всегда смогу с ним встретиться и что у меня не может быть каких-то других дел, в которых не будет место ему.
Я ответила так же коротко – «ОК». Я стала отвечать, как и он, хотя раньше обижалась. Но привыкла, как привыкла к его постоянному молчанию.
Железка – это старая заброшенная платформа недалеко от действующей Ухтомской. Она находится прямо посередине между нашими с Максом домами, поэтому удобно встречаться. Платформа вся покрыта граффити. Некоторые из них рисовал Макс – и где-то среди остальных надписей виднеется крупно моё имя – ЯНКА. Он меня называет только так. На железке обычно никого не бывает, кроме подростков, делающих селфи на фоне полуразвалившейся станции и железнодорожных путей, поэтому можно сидеть подолгу, курить и смотреть на поезда. На другой стороне железной дороги жизнь совсем другая, и я иногда думаю – а какая? Какая жизнь у Макса? Моя семья, несмотря ни на что, считалась благополучной и вполне обеспеченной – у нас была большая двухкомнатная квартира с высокими потолками и балконом, а у отца, хоть и старая, но всё-таки «Мазда».
Макс уже ждал, сидя на холодной каменной плите. Он был в одном свитере, а куртку подложил под себя. Я села рядом на его куртку. Мимо неслись поезда. Было шумно. Поезда гудели, как будто хотели прогнать кого-то с рельс, и оставляли за собой долгое эхо.
– Где ты был неделю? – спросила я.
– По делам ездил, – ответил Макс, закурил и протянул мне сигарету.
Я почти не курила без Макса. Иногда я выходила в подъезд и поднималась на пятый этаж – там у меня была спрятана пачка сигарет. Но стоять одной в подъезде, шарахаясь от каждого