Один соверен другого Августа. Максим Мумряк
ой. Ава сидит рядом и искоса, по-кошачьи жмурится на ее профиль. Он уже сказал ей час назад, что любуется светотенью острогрудого горного хребта на горизонте с щедрой перспективой степных просторов до него. Liss тогда довольно улыбнулась и, слегка прикусив одну губу, страстно зарычала от удовольствия мотором. Яснее этого вида было только то, что крутобокие горы и волнующие степи позади нее – всего лишь удачная мизансцена для выступления у самого носа зрителя, под тонкой драпировкой черной ткани, ее собственного полуобнаженного дуэта. Августу же стало ясно и другое: его глаз успокоился; он перестал бешено метаться по карте в поисках вершин и глубин; он может смотреть очень долго в одну сторону, и этого теперь оказывается достаточно для получения того эффекта, который люди испокон веку именовали многозначительным словом счастье.
В его профессии существует один термин, который обозначает удачное место в пространстве, где открывается суть предмета исследования. Это место называется – обнажение. Там иногда вскрыта истина, ранее спрятанная беспощадным временем, с его вечной привычкой к движениям, изменениям, погружениям, затоплениям под покров могучих слоев тайны. И теперь Август в равномерном гуле двигателя, в свисте горячего ветра в ушах, в бликах солнца на стекле и металле, в дразнящем колыхании грудей Liss, в ее долгожданном спокойствии и в самом выбранном направлении видел только одно – обнажение истины. Это было то, что он, по-видимому, долго искал.
Правда, не всякое обнажение может обнаружить в себе истинное положение дел. Точнее, оно, конечно, может быть очень привлекательно, но в нем часто не видно не то чтобы истины, а даже направления ее простирания. Приходится много пройти и сильно потрудиться, чтобы найти, если так можно выразиться, талантливое обнажение. Вид его не просто радует: оно ломает ветхое и строит новое, завлекает, манит в глубины мироздания показом голой пяди тела именно истины, а не ее многочисленных обманок.
Но в данный момент пусть будет так, как говорит этот день: «Все ясно!». Пусть Август со своей Liss проедут по всем многочисленным обнажениям истины через буднично монотонную, жаркую степь; найдут затерянный въезд на заоблачный перевал неприступно славных гор; еле живые головокружительно спустятся оттуда на непременно лазурное и гостеприимное побережье с пальмами. И только там переведут дух, и подсчитают, и вспомнят дни, проведенные в поисках обнажений истины: мимолетный проблеск совершенной красоты и затем отражение ее света в долгих и тусклых лучах неуместной славы, сомнительного богатства и одинокого успеха…
В это время Liss повернулась к Августу, поменяла руку на руле, положила освободившуюся ладошку ему на колено и ласково сказала:
Послушай, милый… а как ты смог? Что именно? Ну, например, изменить меня. Э… откуда столько терпения? Ты все-таки не такой спокойный и совсем не флегматик. Ты как альпинист, у которого только два состояния: он либо поднимается, либо спускается. Ах, да, да! Зачем ты мне это напоминаешь? Я помню, как ты сам писал, что ты либо ползешь вверх, либо падаешь вниз третьего не дано! Правильно? И первое в тыщу раз дольше…
Август теперь разглядывал ровную степь впереди. Хотя было только около трех дня решил выпить пива. Копаясь на задних сидениях в поисках бутылки и пачки сигарет, он аккомпанировал Liss своими «Уу!» или «Yes» и одновременно думал, что бы ей такое смешное рассказать, чтобы она снова не сбежала. Вон в те синие горы, например.
Золотарь мой, ты собираешься рассыпаться передо мной множеством своих золотых словечек? Золотничок, ну давай! Или это ты только на бумаге такой красноречивый? – она слегка крутанула руль, так что скачком колеса на булыжнике был удачно сымитирован стук сердца. Эта женщина была очень своенравной с рождения. Но так как эта аксиома ему открылась несколько погодя от мгновения их знакомства, то Главный Задачник успел подтолкнуть его к таким занимательным и азартным решениям, что отказаться от доказательства теоремы Liss было Августу уже невозможно. Он не смог встать и выйти с урока, не смог забрать документы с этого трудного учебного заведения.
Август поерзал на сидении, потом уселся поудобнее и, пыхнув поочередно открытым пивом и сигаретой, начал рассыпаться:
– Я, как обычно, боюсь за тебя, Васенька. И страх мой теперь удвоился! Как отчего же? Оттого же, что на твою естественную женскую «вредность», к которой я приспособился, наложилась еще и неестественная американская «вредность». И, я так понимаю, теперь вы будете вредить мне с удвоенной силой.
Василиса, не поворачиваясь, ущипнула Августа за бок.
– Ой, Васька, ущипни еще разок! А то мне все кажется, что это сон. Шучу ли я? А что остается делать не на шутку влюбленному джентльмену в присутствии привидения его любимой? Да, шутить над своим нешуточным положением при встрече с духом! Потому как ты есть пока лишь только прекрасный женский дух и все! Дух любви, постоянно исчезающий при смене ветра!
– Август, ты тоже сменил гражданство? От тебя веет английской туманностью. И, дорогой мой, у тебя бешеные цены за каждое твое слово! Я это понимаю и расплачусь с тобой сполна за все! – и Василиса, игнорируя дорогу, повернула голову и стала настойчиво буравить взглядом спокойный профиль своего спутника. Пару минут